– Наверное, это будет борщ. – Мама переворачивает на трещащей сковороде котлеты. – Не толпись под ногами.
Тут она права. Когда Алешка рядом, то кажется, что Алешек целая стая. И все они одновременно щебечут и тусуются. И толпятся под ногами.
– Тетя Зина, – ябедничает с удовольствием Алешка, – говорила другой соседке, что у тебя борщи и котлеты получаются лучше, чем твои дети.
Тетя Зина все время завидует нашей маме. Она хочет стать такой же красивой и так же хорошо готовить.
– Откуда ей знать? – задумчиво удивляется мама. – Детей у нее нет, борщ она никогда не варит… А если…
Но Алешка не дает маме развить ее мысли. Он уже, как воробей, перескочил на другую ветку.
– Мам, а кто такой Непруха?
– Непруха? – мама осторожно сняла губами с ложки кусочек разваренной капусты, попробовала, покивала сама себе, окунула ложку обратно в кастрюлю. – Непруха? Плохо помню. По-моему, это какой-то древний поэт. Не то украинский, не то белорусский. Или художник. Кажется, польский. А тебе зачем?
– У нас, мам, в школе новый учитель возник. Его в Димкином классе Непрухой прозвали.
– Это другое дело, – терпеливо ответила мама, снова переворачивая зарумянившиеся котлеты. – Тогда это не белорусский композитор. И не польский поэт. Непруха – это невезучий человек. У которого бутерброд всегда падает на пол маслом вниз.
– А у него, мам, бутерброд всегда падает маслом на брюки.
– На чужие? – мама выключает газ и вытирает руки.
– А я знаю?
– Большая разница.
– Конечно. На чужие лучше.
– Смотря на чьи. У тебя все?
– А в нашем классе новенькая.
– Симпатичная? Или тоже Непруха?
– Еще не знаю. Зато говорит смешно. «Дорлога. Урлок. Дурлак».
– Дурлак это кто?
Алешка кивает:
– Лефка.
– Я так и знала. Обижал? Передразнивал?
– Еще чего! Я за нее заступился. Это Диакеза ее дразнил. Ворлоной назвал. А я ему зато в компот чихнул.
Диакеза тоже в нашем доме живет и с Алешкой в одном классе учится. Когда он был маленьким и вредным, то очень гордился какой-то своей загадочной болезнью. «У меня – диакеза», – хвалился. Все ему сочувствовали, и никто не догадывался, что это просто диатез, прыщики по телу. Так он вредной Диакезой и остался. И отец у него такой же вредный. Он бизнесмен. Жулик, говорят про него наши пенсионерки. И прозвали его Скарлатиной. Потому что он никогда не здоровается, всегда свой джип на газон ставит и старается проехать по луже так, чтобы обязательно кого-нибудь обрызгать грязной водой. В общем, Скарлатина. Вот только я не знаю, как ихнюю маму прозвали. Корью, что ли? Мы ее ни разу не видели – она все время «фитнес принимает».
– Лефка дурлак! – возмутилась мама. – Подрались?
– Нет. Он мне тоже в компот плюнул – и все! Мам, а знаешь, у этой Маринки какая фамилия? – И Алешка выпалил то, с чего все и началось: – Серегина!
– Ну и что?
– Не помнишь? – изумился Алешка. – Ты Серегина не помнишь? «Жил человек в лесу, возле Синих гор». – Это он процитировал первую фразу из фильма и из рассказа «Чук и Гек».
Но мама не обратила на это никакого внимания. И напрасно. Если бы обратила – многого можно было избежать, всяких опасностей и волнений. Мама отлила из кастрюли в другую кастрюльку свой свежесваренный борщ и сказала:
– Отнесите дяде Федору.
Это мы с удовольствием.
Дядя Федор – наш любимый сосед. Не то что тетя Зина. Он очень добрый человек. И немного одинокий. Родственников у него нет. Кроме белой собачки и черного кота. Кота почему-то он зовет Шариком, а собачку Мурзиком. Он подобрал их на помойке.
Мы любим носить дяде Федору мамин борщ и котлеты. Не знаю, догадывается она или нет, что дядя Федор честно делит обед на троих – как не поделиться с друзьями такой вкуснотой, говорит он при этом.
Вообще, дядя Федор – он не дядя Федор. Никто не знает, как его по-настоящему зовут. Дядей Федором его в нашем дворе прозвали. Во-первых, потому что он очень добрый, а во-вторых, потому что круглый год ходит в зимней шапке. Одно ухо у нее висит, а другое торчит – со стороны очень похоже на симпатичного Шарика. Но Шариком его никто не называл. Дядя Федор был отличный автомеханик и никогда не проходил мимо, если у кого-нибудь из нашего дома вдруг не заводилась машина. Однажды, когда он помогал еще одному нашему соседу и они оба согнулись над капотом, мимо проходил отец Диакезы и презрительно бросил:
– Посторонись, Шарик!
Наш другой сосед – он артист цирка и швыряется там здоровенными гирями – выпрямился во всю свою высоту и ширину и грозно сказал:
– Какой он тебе Шарик? Ты на себя давно в зеркало смотрел? Скарлатина!
Скарлатина промолчал (или промолчала?) и впредь тоже помалкивал.
…Дядя Федор разлил борщ в три миски и похвалил:
– Знатный борщец! В нашем микрорайоне никто такой не варит.
Нам было приятно. Особенно Алешке. Они с дядей Федором большие друзья. И чем-то похожи друг на друга. Вот наш Алешка до сих пор путает числа месяца и дни недели. Спросишь:
– Алеш, какое сегодня число?
– Четверг. Или октябрь.
– А день недели?
– Двадцатое.
Он иногда даже имена и фамилии местами путает, даже свои. Спросят его:
– Как тебя зовут?
– Оболенский.
– А фамилия?
– Алексей.
А у дяди Федора другая странность.
Спросишь:
– Когда вы придете?
– Без двадцать восемь.
– А который час?
– Без пятнадцать пять.
И я не очень удивился, когда дядя Федор доел борщ и помыл кастрюльку, а Лешка спросил его:
– А можно я с вами покатаюсь?
– А то!
Глава II Безголовый таракан
Дядя Федор теперь пенсионер и подрабатывает на своей старенькой машине. Как таксист. И пассажиры у него тоже, как правило, пенсионеры. Они справедливо полагают, что такая поездка будет им по карману. Не будет же пенсионер драть с пенсионера.
Гаишники машину дяди Федора не останавливают. Во-первых, он ездит очень спокойно, соблюдает все правила, а во-вторых, инспекторы боятся его тормозить – вдруг эта старая развалина остановится навсегда и уже не тронется с места. В Москве и так пробок хватает.
И вот Алешка стал каждый день ездить с дядей Федором по Москве. И обычно он садится на переднее сиденье.
– Не возражаете? – вежливо спрашивает при этом дядя Федор очередного пассажира. – Внучек мой. Приучается.
Никто не возражает. Сначала. А потом… Потом Алешка, тоже из вежливости, заводит с пассажиром серьезный научный разговор, чтобы тому не было скучно.
– А вы знаете, что клопы могут десять лет жить без пищи? Зато уж потом как набросятся!
– А тараканы? – неосторожно спрашивает пассажир.
– Так себе. Они без еды живут всего один месяц. Зато без головы могут жить несколько недель. А потом умирают от голода – есть-то им нечем. Не верите? У вас есть тараканы? Нет? Жалко. Ну так и быть, я вам подарю своего ручного. – И Алешка лезет в карман за спичечным коробком, в котором кто-нибудь шебуршит. – Вот, вы можете проверить. Откусите ему голову и посадите в миску. Чтобы не удрал…
– Остановитесь здесь, пожалуйста, – просит почему-то пассажир. Наверное, ему не хочется кусать таракана за голову. Даже ручного.
– Мы же еще не доехали, – говорит дядя Федор.
– Ничего. Я лучше пешком дойду.
Вот так они и катались по Москве. А время шло. Близился Новый год. Москву засыпало снегом. Он быстро темнел от всяких выхлопов и реагентов и только во дворах и в скверах оставался пока белым и чистым.
Вот тут и началось! После очередной поездки Алешка ворвался в квартиру как ураган и, не раздеваясь, поставил кассету с «Чуком и Геком». И прилип к экрану. И завопил:
– Точно, Дим! Вот этот дом Серегиных. Вон шары на тумбах, лестница к подъезду! И совсем рядом – на Ленинском.
Тут только до меня дошло, что он искал по Москве тот самый дом, из окна которого вылетела жестяная коробочка с телеграммой. Наивняк березовый!