- Берг, я же вам говорила! - крикнула она, когда я открыл глаза. - Вот видите, Берг!Я сел. Матрос принёс мне платье. Она побежала одеваться в купальню. Матрос сказал мне:- С вашей комплекцией вы плавать опасайтесь. Грудь у вас узковата.Я поблагодарил его, оделся и пошёл пешком к Петербургу. Я слышал, как она звала меня:- Берг, Берг, куда вы? Берг, сумашедший!Она бежала за мной. Я остановился.- Что с вами, Берг, милый? - спросила она с большой, настоящей тревогой.- Куда вы?- Оставьте меня, - ответил я глухо. - Я вас ненавижу!Я отвернулся и пошёл через сады к мостам. Она молчала. Я не оглядывался. Вот вам второй случай.- Вы ненавидете её и теперь? - спросил Батурин.- Да, ненавижу.Батурин усмехнулся. Берг взял папиросу, руки у него задрожали, и он неловко положил её обратно. Батурин вспомнил, как Берг закаляет себя, его купания на рассветах, его обдуманное упорство, и вслух подумал:- Да, это хорошо. Это правильный вывод.Капитан определил просто:- Антисемитка!Дождь звенел в желобе. Казалось, он звенит годы, столетья, так равномерен был этот привычный ночной звук. Оцепенье дождя и мурлыкание Миссури внезапно были нарушены ударом ветра. Он хлестнул по стене гибкими ветками берёз, швырнул ворох листьев, капли торопливо застучали в стёкла, и в лесу раскатился выстрел из дробовика. Залаял Цезарь. В печной трубе заворочалось мохнатое существо, которым пугают детей, и тяжело вздохнуло. Капитан прикрутил лампу.- Кто-то мотается около дома, - сказал он, всматриваясь в окно.Цезарь гремел цепью и хрипел от бешенства. Невидимые шаги трудно чавкали по грязи, потом в окно громко застучала мокрая рука.- Эй, кто на дворе? - крикнул капитан и подошёл к окну. Он нагнулся и рассматривал серое лицо за стеклом.Человек в мягкой шляпе что-то неслышно говорил, губы его двигались. Ветки хлестали его по спине. Капитан открыл окно, - ворвался ветер, широкий гул леса. Лампа мигнула и потухла. Человек за окном спросил тонким малчишеским голосом:- Здесь живёт Берг?Берг бросился отворять. Незнакомец вошёл, снял пальто и оказался худым, с лёгкой сединой в волосах. Его жёлтые ботинки размокли, на них налипли лимонные листья. Он несколько раз извинился.- Я больше трёх часов искал вашу дачу! Спорсить некого, пришёл наугад, на огонь.- Выпейте водки, согрейтесь, - приказал капитан.- Я не пью.- А вы так, смеху ради.Незнакомец с внимательным изумлением взглянул на капитана и выпил.Это был известный инженер Симбирцев, специалист по двигателям внутреннего сгорания. Берг несколько раз рассказывал о нём капитану. С инженером Берг познакомился в столовой "Дома Герцена", где собираются по вечерам бездомные поэты и праздные люди - любители чарльстона и фокстрота. Инженер был склонен к литературе, любил стихи, писал их изредка и печатал под псевдонимом.Склонность к стихам Симбирцев тщательно скрывал от товарищей: о стихах он говорил только с немногими поэтами.В разговоре с капитаном Берг назвал инженера "лириком". Капитан возмутился, - в его мозгу не укладывались два таких враждебных занятия, как моторы и поэзия. Берг же говорил, что, наоборот, в машинах и чертежах больше поэзии, чем в стихах Пастернака. Однажды он назвал океанские параходы "архитектурными поэмами". Капитан фыркнул и обругал Берга.- Такая поэма как вопрётся в порт, так на версту завоняет всю воду нефтью. Эх вы, слюнтяй!Поэтому к инженеру капитан отнёсся недоброжелательно, - как может построить даже дрянной мотор человек, склонный к лирике?! Форменная чепуха!Серые глаза и костюм цвета светлой стали, седеющие виски и неторопливый взгляд оценщика - таким инженер показался Батурину.Инженер огляделся.- Далеко забрались. Даже не верится, что в тридцати верстах Москва. Я к вам по делу.