Кажется, я начинаю понимать состояние моей сегодняшней клиентки. Точнее, я понимаю состояния клиентов почти всегда, но сейчас я его чувствую. Сережку Круглова надо найти и вернуть в лоно семьи как можно скорее, и пусть они сами разбираются, живые и здоровые, кто от чего бежит.
К детскому саду я подъехал уже ближе к половине седьмого, почти к самому крайнему сроку, прописанному в договоре. Олеся, Ваня и Томка в одиночестве сидели на участке под цветущей яблоней. Ваня читал учебник (парень, напомню, заканчивал второй класс и, будучи молчаливым увальнем, подвижным играм предпочитал хорошую книжку), Томка рисовала, положив лист бумаги на колени.
– С меня причитается, Олесь.
Она улыбнулась. Серые круги под глазами стали видны отчетливее, в самих глазах застыла усталость. Видя, как я изменился в лице, она поспешила успокоить:
– Не смотри так, просто давление скачет.
– Справишься?
– Конечно.
Я подошел к дочери.
– Томыч…
Она продолжала рисовать, не поднимая головы. Сосредоточенно шмыгала носом.
– Подожди, пап, я уже не закончила.
– Надо говорить «еще не закончила». У нас много дел, милая.
– Это у тебя много дел, пап, а я просто дурака валяю.
Я переглянулся с Олесей. Воспитательница развела руками: «Вот такие мы деловые колбасы».
– Что ты рисуешь?
– Тебя. Ты едешь за мной, но никак не можешь проехать мимо родничка… вот видишь, тут много машин, и на небе тучи собираются.
У меня отвисла челюсть. По дороге сюда я застрял именно на перекрестке, именуемом в народе «Родничком». Там на повороте рядом с городским парком и сосновым бором бил родник, в советские годы очень популярный у горожан, возле него всегда толпились люди с бутылками и банками. Со временем потребность в родниковой воде отпала, да и сам родник пересох, но название осталось.
У меня не только отпала челюсть, но и похолодели пальцы, когда Томка показала свой рисунок. Как и рассказывала по телефону Олеся, я действительно ехал в машине с открытым верхом, впереди и позади меня стояло много машин, над головой сгущались тучи, а внизу засохшим красным фломастером Томка сделала несколько неуверенных штрихов.
– А это что? – спросил я.
– Где?
– Вот, внизу, на дороге, красное…
Томка внимательно посмотрела на свой собственный рисунок, потом шустро отложила его в сторону.
– Не знаю, пап. Ладно, пошли в магазин за мороженым!
Я взял рисунок, аккуратно сложил вчетверо и спрятал в сумке. Этот лист станет еще одним свидетельством необычных способностей дочери.
Прощаясь с Олесей, я счел своим долгом предостеречь:
– Все-таки тебе лучше обратиться к врачу. Ты действительно неважно выглядишь.
– Беспокоишься? – улыбнулась она.
Я ничего не ответил. Просто кивнул на прощание, и мы с Томкой ушли.
7
Шли пешком. Автомобиль я оставил на стоянке возле детского сада. Мы направлялись к одному из соседних домов, где проживал Володя Хомутов, друг Сергея Круглова. Если повезет, я застану его на месте. По крайней мере, по телефону он сказал, что готов пообщаться.
Томка, как обычно, по пути отвлекала от размышлений.
– Пап…
– Да, моя хорошая?
– Что такое любовная катастрофа?
Я хмыкнул. Вопросы из моей дочери сыпались как конфеты из перевернутого мешка Деда Мороза. И хотя большинство из них не требовали серьезного ответа (откровенно говоря, большинство из них я просто игнорировал, отмахиваясь банальным «не знаю», что не красит меня как отца, безусловно), но иногда она спрашивала так, что я замирал на месте.
– Где ты слышала эту фразу?
Она приложила пальчик к щеке, посмотрела в небо.
– Ну, не помню.
– Понятно. Подсмотрела где-то в своих любимых мультиках.
– Нет, в мультиках такое не говорят. Это был какой-то взрослый фильм. Ты заснул, а я смотрела… давно еще.
«Ого, – подумал я, – надеюсь, это был не канал для взрослых».
– И о чем шла речь?
Она вздохнула.
– Ну, там дяденька хотел тетеньку, а она его не хотела… он сказал – любовная катастрофа. Вот я и спрашиваю, что такое любовная катастрофа?
«Это то, что получилось у нас с твоей мамой», – подумал я, а вслух начал неуверенно блеять:
– Ну, понимаешь, это когда ты кого-то любишь, но вместо ожидаемого счастья и радости любовь твоя приносит тебе только боль и неприятности. Понимаешь?
Томка молчала. Мне показалось, что она ничего не поняла, но я ее недооценивал. После раздумий она спросила:
– Это как у Глюкозы в песне про снег? Она любит мальчика, ждет его во дворе, гуляет с собакой, а он выключил свет и делает вид, что его нет дома?
– Примерно так. Только у Глюкозы была не любовная катастрофа, а, скорее, просто безответная любовь. Это не так сильно, хотя и больно, не скрою… – Безответная – это как?
– Это когда ты любишь, а тебя – нет.
– Ммм… – Томка помолчала, разглядывая трещины на асфальте. – А ты меня любишь?
– Не волнуйся, – рассмеялся я, – у нас с тобой любовь взаимная. И без всяких катастроф!
– Как скажешь, пап.
За разговорами мы миновали школу, в которой учился Сергей Круглов, и вскоре подошли к десятиэтажному дому, стоявшему на склоне буквой «П». Гигантский двор выглядел поразительно неухоженным: две старые песочницы, скрипучие качели на углу, скамейки у подъезда да трансформаторная будка в самом центре, поросшая бурьяном – вот и все благоустройство. Не удивлюсь, если в этом доме зафиксировано повышенное количество хулиганов.
Я снова набрал номер телефона Володи Хомутова. Он пообещал выйти через несколько минут. Говорил со мной не очень охотно, хотя я дважды особо подчеркнул, что не представляю ни полицию, ни родителей Сергея, ни другие официальные органы, заинтересованные в поимке его товарища.
– Что мы здесь делаем, пап? – поинтересовалась дочка, присаживаясь на край песочницы. – Ждем одного мальчика.
– Я буду с ним играть?
– Нет, милая, с ним буду играть я.
– А мне что делать?
Я осмотрелся. Никаких развлечений, пригодных для шестилетней девочки, не обнаружил.
– Выкопай ямку в песке, положи туда монетку, закопай, пописай и жди.
Томка уставилась на меня. Душа ее разламывалась на две части: одна верила, что папа еще в своем уме, а вторая твердила – пора показать психиатру.
Потом мы рассмеялись, и хохотали до тех пор, пока рядом с песочницей не выросла тень. Я повернулся. На нас смотрел юноша в джинсах и застиранной домашней футболке, высокий и худой, с вьющимися темными волосами до плеч. Он был смущен.
– Владимир?
Парень кивнул. Я протянул руку, он неуверенно подставил свою щуплую клешню. – Вы хотите узнать про Серегу?
– Да.
– Но я уже все рассказал.
– Кому?
– К нам заглядывал один с кожаной папкой несколько часов назад. – И что?
– Ничего.
Володя внимательно посмотрел на Томку. Моя дочка тоже хитренько поглядывала на него. Я мысленно умолял ее держать язык за зубами.
– И тебе больше нечего добавить?
Парень пожал плечами, оглянулся к двери своего подъезда. Сейчас он скажет, что его ждет ужин, сердитый папа, что надо готовиться к ЕГЭ и вообще он знать ничего не знает.
Со мной у него этот номер не пройдет.
Томыч, погуляй.
Куда?! – развела руками дочь.
Вон иди одуванчиков собери, я тебе венок потом сплету.
– Точно сплетешь?
– Точно-точно. Давай, иди, дай нам десять минут поговорить.
– Хорошо, пап.
Когда она удалилась на приличное расстояние, Володя поинтересовался:
– Вы и венки плести умеете?
– Умею. И не только из одуванчиков.
Хомутов перестал улыбаться. Он правильно понял – я не склонен шутить.
– В общем, так, мой юный падаван, на убитого горем товарища ты не похож, можешь даже не мучиться. Из чего я делаю вывод, что ты в курсе, куда навострил лыжи твой одноклассник.
Володя покраснел.
– Знаешь, сколько ежегодно детей и подростков убегают из дома?