.
Ужас, недоверие, потрясение… Что бы то ни было, я пулей вылетел из кабинета и сбежал вниз.
Сара сидела на диване, выпрямившись и застыв, держа телефон, за которым волочился длинный шнур.
— О нет! — повторяла она. — Этого не может быть. Это попросту невозможно!!!
Она уставилась на меня невидящим взглядом, вытянув шею, вся обратившись в слух.
— Да, конечно… конечно, мы приедем… О Питер… Да, конечно…
Да, прямо сейчас. Да… да… будем… — она взглянула на часы, — в девять. Ну, может, чуть попозже. Идет? Ладно… И, Питер, скажи, что я ее очень люблю, и…
И она дрожащей рукой бросила трубку.
— Надо ехать, — сказала она. — Питер и Донна…
— Только не сегодня! — запротестовал я. — Что бы там ни было, сегодня я не поеду. Я устал как собака, и еще все эти тетради…
— Нет, немедленно! Мы должны ехать немедленно!
— Но это же сотня миль!
— А мне плевать, слышишь? Мы должны ехать сейчас. Сейчас же!
Она вскочила и буквально бегом бросилась к лестнице.
— Собирай чемодан, — сказала она. — Скорей!
Я последовал за ней менее торопливо, отчасти раздраженный и в то же время против воли взбудораженный ее внезапной спешкой.
— Сара, погоди минутку! Что все-таки случилось у Питера и Донны?
Она остановилась на четвертой ступеньке и взглянула на меня через перила. Она уже плакала, все лицо ее скривилось от внутренней боли.
— Донна, — всхлипнула она, — Донна…
— Она попала в аварию?
— Н-нет…
— А что тогда?
Но она лишь сильнее разрыдалась.
— Я… я ей нужна…
— Ну тогда ты и поезжай, — с облегчением сказал я: проблема разрешилась. — Я несколько дней без машины обойдусь. До вторника, во всяком случае. В понедельник поеду на автобусе.
— Нет. Питеру нужен и ты тоже. Он умолял меня… нас обоих…
— Почему? — спросил я, но она уже снова бросилась наверх и не ответила.
«Мне это не нравится!» — резко подумал я. Что бы там ни случилось, Сара знала, что мне это не понравится и что все мои инстинкты восстанут против того, чтобы вмешиваться в это дело. Я неохотно последовал за нею наверх и увидел, что она уже складывает на кровать вещи и зубную пасту.
— У Донны ведь есть родители, разве не так? — спросил я. — И у Питера тоже. Так что, если действительно произошло что-то ужасное, зачем, во имя всего святого, им понадобились мы?
— Они наши друзья! — Сара металась по комнате, захлебываясь слезами и роняя вещи. Это было нечто большее, чем просто сострадание. Во всем этом чувствовалось какое-то сумасбродство, что выбивало меня из колеи и отталкивало.
— Ты знаешь, — сказал я, — вряд ли дружба имеет право требовать от человека, чтобы он очертя голову летел в Норидж, усталый, голодный, вдобавок не зная, что к чему. Я не поеду.
Сара, казалось, не слышала. Лихорадочные сборы продолжались, а бурные рыдания перешли в ровный моросящий дождик.
Когда-то у нас было много друзей, но сейчас остались только Питер и Донна, несмотря на то, что они жили уже не в пяти милях от нас и к ним нельзя было заходить по четвергам поиграть в теннис. Все прочие наши друзья, которые были у нас до и после брака, либо разъехались, либо переженились и обзавелись детьми. Только у Питера с Донной, как и у нас, детей не было. Только они никогда не разговаривали о детях — и потому Сара была в состоянии общаться с ними.