Мистерия - Вероника Мелан

«Мистерия»

Из серии романов «Город»

Часть 1. Голод

Глава 1

(Oystein Sevag — Contact)

Раскаленный потрескавшийся асфальт жег босые ступни.

Если выждать, не шевелясь, какое-то время, то собственная тень остужала его — ровно настолько, чтобы подошвы переставали чувствовать тысячи острых иголок — но если сдвинуться на несколько сантиметров…

Жара, пекло, раскатившийся по небу в стороны на тысячи дулитов ад; вокруг тела едва заметно колыхалось марево. Кожа горела, плавилась, краснела и готовилась пойти пузырями — вечером лечить, чтобы завтра выставить на жор равнодушного солнца вновь.

Ни сесть, ни сойти в сторону и не отправиться в спасительную прохладную пещеру-камеру — рано. Дневные часы всегда для «загона».

Траекторию летящей монетки Тайра не увидела — услышала, как та упала на асфальт и покатилась в сторону белой, нарисованной краской черты, пересекла ее, покружилась на ребре и замерла почти у самой ее ступни.

За деньгой, словно озверевшая гиена, и забыв, что пересекать зону своего квадрата нельзя, тут же кинулась рыжая Вариха.

— Это не твоя! Это моя! Мне кинули…

Тайра не шелохнулась; женщина «упала» в ее квадрат — чужие костлявые, похожие на ветки пересохшего дерева пальцы жадно пошарили по асфальту, нащупали у ее ноги бронзовый гельм и тут же сжались в кулак.

Послышались крики охранников.

— Куда лезешь, сутра сбрендившая!

— Моя монетка! Мне кинули! Это не ее! Ей случайно закатилась…

Вариху ударили. Наверное, палкой по ребрам, потому что крик вышел сдавленным и тихим.

Монетка… одна монетка, и такая высокая цена.

Нещадно пекло непокрытую голову.

Когда надсмотрщики отошли в тень, Тайра шевельнула руками — казалось, кожа на запястье спеклась в пласт, пережженную бумагу и скоро захрустит, покроется, как дюны в пустыне, трещинами — прикрыла глаза и принялась тонуть-плавать в привычных звуках: выкриках заключенных, шорохе чужой одежды, сумасшедшем смехе.

— Посмотри на меня! На меня! У меня лучше!..

Сверху, оттуда, где у ограждения, отделяющего обрыв от ямы-тюрьмы, стояли мужчины, раздалось одобрительное улюлюканье — кто-то снова показал грудь.

Голую грудь. Мужчинам.

Как можно?

По асфальту зазвенели монеты — много монет, и тут же послышались рыки, возня, дележка и женские визги. Вяло заругались надсмотрщики, но разнимать гологрудых не пошли: слишком хорошо шоу, чтобы его прерывать.

Впереди-справа зашлепали пятки — в тесном квадрате после непродолжительного отдыха вновь принялась танцевать Гарунда.

Тайре не потребовалось открывать глаза, чтобы это увидеть — она научилась отличать на слух все, чем занимались остальные заключенные: жонглирование палочками, покачивания из стороны в сторону, танцы — все те действия, которыми желающие заработать на пропитание узницы, пытались привлечь внимание исключительно мужской публики.

Узниц можно было понять, но ежедневно собирающихся у «загона» мужчин? Зачем? Зачем приходить каждое утро, чтобы посмотреть на обреченных, поглумиться над ними, похохотать, кинуть монетой или, что гораздо хуже и чаще, камнем? Какое наслаждение можно получить от вида обожженных солнцем, худых, измождённых и вынужденных неподвижно стоять в «квадратах», женщин?

Тайра знала, какое.

Все ждали грудь. Очередную выставленную напоказ грудь. Ведь некоторым из посетителей никогда не представится шанса увидеть ее где-то еще — жену иметь дорого, а посещать «сладкие» дома еще дороже. Вот и смотрят, вот и ждут, как стервятники — молодые, старые, одинокие и нет. Приходят, чтобы заплатить не за лицо или фигуру, не за стих, не за песню, не за непонятные телодвижения, напоминающие агонию сумасшедшего, танец, а только за нее — за грудь.

Из-за нее же некоторых женщин иногда выкупали. В рабыни. И это считалось самым простым и легким искуплением грехов и выходом наружу, выходом в новую жизнь — пусть с постельными обязательствами, но свободную от пещеры и от тюрьмы.

Везучие…

Нет, не везучие. Тайра никогда не считала их таковыми, и никогда не выбирала ближние квадраты. Всегда дальние, всегда в конце «шахматной» доски — те, куда монета едва ли долетит, даже если ее кинет чья-то рука. И она никогда не танцевала. Не унижалась чтением стихов, не пела, не взывала к жалости грустными историями, не молила осоловевшую от ожидания «вкусного» публику, глазами — она вообще их не открывала — глаза. И никогда не шевелилась. А потому не получала монет — только те, что случайно закатывались на ее территорию и оставались лежать там.

Но это случалось редко, и от голода все сильнее садилось зрение. Все чаше шелушились веки, все хуже заживали раны и ожоги, все меньше сил оставалось на восстановление.

Ждать, ждать, только ждать. Однажды все изменится.

Все меняется, именно так говорил старый Ким, а он никогда не ошибался.

Тайра осторожно перенесла вес с одной ноги на другую, поморщилась от боли и жжения в пятках — сегодняшнее солнце решило всласть поглумиться над теми, кто не прикрылся одеждой — и едва сдержалась, чтобы не переключить внешнее зрение на внутреннее и не попробовать отыскать в воздухе вихри энергии воды, чтобы выстроить вокруг себя щит.

Нельзя щит, нельзя. Он спасет от солнца — от небесного огня, но выдаст ее. Если руки перестанут покрываться ожогами, а кожа — краснеть, те, кто наблюдает за ней, убедятся в том, что она мистик.

Мистик.

Придется терпеть, чтобы ночью хватило сил насытить себя энергией вместо еды — в очередной раз забыть, что на свете существует вода и хлеб, лепешки и рисовый суп — трансформировать и отфильтровать подходящие слои окружающего пространства. Или попробовать мысленно найти источник…

Мистик.

«Ким, неужели мистик тот, кто кормится воздухом, а не краюшкой хлеба?» — спросила она мысленно и плотнее зажмурила веки.

«Не выдавай себя, Тайра, — покачал бы в ответ головой слепой старик, — никогда не выдавай себя…»

Щит нельзя. Создать невидимый, удерживающий силы, шар, тоже нельзя — заметят. Потому что один из тех, кто стоит наверху, всегда следит именно за ней — Тайрой.

Придется ждать ночи. Чтобы «поесть», поспать и худо-бедно залечить ожоги.

Она в очередной раз переступила с ноги на ногу, на мгновенье приоткрыла веки — яркий свет резанул глаза болью — и закрыла их.

Вздохнула.

«Я устала, Ким. Я не смогу так долго. Мне бы уйти… Уйти»

Успеешь.

Именно это слово, как показалось ее измученному сознанию, просочилось с неба в ответ.

* * *

Они сказали: она убила его, но проблема заключалась в том, что она этого не делала. Не делала ничего из того, в чем ее обвиняли. Тайра никогда не решилась бы на подобное, и уж точно не являлась той, кто приблизил время отправления Раджа Кахума — своего хозяина — на тот свет.

Это все невезение….

«Невезения нет, — покачал бы почти лысой головой Ким, — его не существует. Это лишь последствия твоего выбора, Тайра, или же испытание…»

Но ей не везло.

С самого начала.

В возрасте пяти лет ее, как и других девочек, достигших той же возрастной отметки, забрали от родителей. Вывели из дверей родного дома — босую, плачущую и одетую в длинный белых балахон, о который запинались пятки, — и повели по засыпанным песком улицам Руура. Единственное, что она запомнила из того момента — чью-то жесткую горячую ладонь и собственный страх. А еще то, как от паники сдавило горло, и она принялась кашлять и задыхаться — ее маленькие, не успевшие вырасти ноги, бежали слишком быстро — не успевали за длинными ногами взрослых.

Потом был пансион Ахи, долгие его годы: обучение музыке, письму, счету и грамоте. Немного географии, немного астрономии, прикладные науки — женщин многому не учили.

— Вы инструмент, без мнения и права решать. Вы — женщины. Инструмент для мужчины, его способ получить наследника, его принадлежность, игрушки, если хотите…