— Давай, девочка, расскажи мне все. Ты ведь знаешь, что в твоем теле заключены неподвластные многим способности, знаешь, как ими пользоваться — похвались ими!
Тишина. Тонкие, рассекающие полумрак зала, солнечные лучи, пробивающиеся через вертикальное зарешеченное окно. Ее тихое дыхание.
— А ты видишь будущее? Умеешь предсказывать то, что еще не произошло?
Ничего не предначертано, — хотелось ответить ей, — все может измениться. Как можно предсказать то, что может измениться?
Да, но оно может измениться только у тех, кто умеет менять, а большинство лишь плывет по течению, — ответил бы ей колдун, и тем самым добился бы поставленной цели — втянул бы Тайру в диалог.
Нет. Молчать. Чтобы он ни сказал.
— Зачем ты навлекаешь на себя беды, когда можешь получить прекрасную жизнь? Вурун Великий не будет требовать невозможного — он попросит лишь о малой части твоего таланта и позволит тебе быть свободной большую часть времени. Разве ты не хочешь быть свободной? Жить в собственном доме — богатой, красивой, независимой женщиной?
Человек с вделанным в юру камнем надавил на больное.
Хотела ли этого Тайра? Безусловно. Но сильнее чего-либо, она не хотела нарушать данное некогда самой себе обещание.
«— Не продавай душу за блага. — Просил ее Ким. — Не используй дар против воли Старших. Не иди туда, куда твоя интуиция говорит тебе не идти, Тайра. Любой грех — гордыня, жадность, жажда власти, алчность — это те пятна, что никогда не отмыть, и однажды данный тебе дар может быть утерян навсегда. Ты понимаешь это, Тайра?»
Она понимала. И потому пообещала себе никогда не ступать на дорогу нечистых помыслов. Нельзя. Потому что тем самым она предаст себя, Учение и старого учителя.
Но свой собственный дом — как же это заманчиво! Растения в горшочках, пушистые ковры и тишина. Может быть, даже фонтан во дворе…
Поддаться соблазнам так легко — невероятно легко. Одно лишь «да», и выдолбленные на душе стальные принципы в мгновение ока проржавеют, осыплются на землю гнилой стружкой, а на их месте останется черная дыра. И фонтан во дворе.
— Так ты расскажешь мне о своих умениях? — Черные глаза буравили ее, как сверла. Казалось, на их дне рассыпано битое стекло, и Тайра ходит по нему босиком. — Расскажешь?
И она в который раз за последние несколько часов промолчала.
С тех самых пор за ней наблюдали. Кто-то невидимый ей, ежедневно стоящий у ограждения «загона». Она никогда не видела своего персонального «надзирателя» в лицо, но постоянно ощущала на себе его цепкий изучающий взгляд — колкий и царапающий, стремящийся пробраться внутрь черепной коробки.
Мелкий колдун? Мистик? Нет, мистик бы не подался на службу Вуруну — она, если говорить честно, вообще до этого момента не встречала себе подобных, хоть Ким изредка упоминал о таких.
Кем бы ни являлся пристально следящий за ней человек, своего поста он не покинул ни разу. Интересно, чего он ждал? Явного проявления дара — постановки открытого щита? Вытягивания энергии для собственной подпитки из других людей? Случайно разросшегося под ногами Тайры коврика зеленой травы?
Если так, то его ждало разочарование — последнего она делать не умела, а на первые два пункта никогда бы не отважилась.
«Загон» бубнил голосами, стонами и привычными звуками танцующих ног. Жара усиливалась, цепкий взгляд не отпускал.
Истекая потом, Тайра надеялась лишь на одно — на то, что сегодня придет Сари. Случайно решит навестить подругу и захватит с собой воды. А если так, то ждать осталось два часа. Два часа жжения на макушке, боли от спекшихся в корку запястий, ломоты в коленях и два часа препротивнейшего ощущения того, как на твоих ступнях формируются пузыри от ожогов.
Черт бы подрал беспощадное солнце Руура. Черт бы подрал сам Руур. И черт бы подрал эту нестерпимо жаркую клетку.
Ким говорил, что ад — это когда душа, зацикленная во временной петле, без способности выбраться наружу, должна постоянно совершать ненавистные ей действия. Раз за разом, круг за кругом — бесконечно, пока не сгорит в муках и агонии.
Стоя в «загоне», изнывая от истощения и головной боли, Тайра никак не могла понять, существуют ли различия между адом и этим местом? А если так, то одно она знала наверняка: стоит Сари сегодня не появиться, и в отсутствии воды эти мнимые (если они и существуют) различия сотрутся вовсе.
* * *
Этот запах она помнила давно: смесь лавандового и апельсинового масел, нотка корицы, цветка Архи и букет из эфирных настоек.
Так пахла кожа всех наложниц Сладких Домов.
Впервые она почувствовала его три года назад, когда спустя несколько дней после второго распределения Сари пришла навестить подругу в дом, куда отправили работать Тайру.
— Привет. Заходи. Нет, в общую комнату нельзя, там сейчас хозяин. Проходи вот сюда…
Тихонько скрипнула дверь под лестницей.
Они сидели на кровати, а крохотную комнату через единственное, распахнутое настежь окно, заливал мягкий персиковый цвет, опустившегося на Руур заката. То был первый раз, когда они увиделись после распределения, когда Тайра стала служанкой, а полногрудая, полногубая и черноглазая Сари — наложницей в Сладком Доме.
Они встретились и подружились в пансионе: обеим по пять — маленькая, кудлатая и зареванная Тайра и вечно напуганная и неуверенная, длинноволосая Сари. Такие разные, но такие похожие. Обе потерявшиеся в жизни, обе старающиеся найти прутик, за который можно держаться, и в течение всех этих лет вынужденные скрывать общение, которое не просто не поощрялось — было строго наказуемо наставницами. Но годы текли, и синяки, получаемые обеими всякий раз, стоило матерям-наставницам обнаружить девочек вместе, не смогли похоронить дружбу.
— Как ты? Как все прошло?
Сброшенная с плеч тулу с фиолетовой Дерой на подоле лежала возле кровати; Сари смущенно потирала густо намазанное чем-то жирным плечо.
Тогда им обеим было по восемнадцать, а тогда Тайра в первый день почувствовала этот запах — запах лаванды и апельсина.
— Даже не знаю, как сказать.
— Почему? Все было плохо? Там так ужасно, как рассказывают?
— Да, в общем… нет, наверное. И да, и нет.
— Не понимаю. Так хорошо или плохо?
Темные глаза Сари смотрели на собственные густо накрашенные красной краской ногти на ногах — кажется, любовались; на одной из лодыжек позвякивал золотой браслет.
Подруга смущенно втянула воздух, оторвала взгляд от собственных ступней и взглянула на Тайру — на ее лице играла растерянная и странным образом довольная улыбка.
— Ты не поверишь, если я расскажу…
— Поверю! Говори!
— Знаешь, надо было тебе пойти со мной.
— Я не могла, ты же знаешь. Распределение не обсуждается.
— Да знаю я, знаю.
— Так что там было?
О Сладких Домах можно было услышать от мужчин, но никогда от женщин, никогда изнутри, и теперь Тайра нетерпеливо подпрыгивала на кровати, желая узнать продолжение.
— С самого начала?
— Ну, конечно!
— Ладно, слушай. — Сари откинула кудрявые волосы с плеч, оперлась спиной на стену и принялась теребить собственные пальцы. — Ты только…
— Что?
— Не осуждай меня…
— Что?
Она откровенно чего-то смущалась, но чего? Даже в те далекие времена, когда она иногда воровала еду из чужих, втайне переданных родителями дочерям, сумок — не их собственных, нет, собственные родители что у одной, что у другой оказались слишком послушными, чтобы нарушать законы пансиона — Тайра никогда не осуждала подругу. Еда — она такая. Ее лучше иметь, чем не иметь. Это они обе уяснили с детства.
— Я не буду тебя осуждать.
— Точно не будешь?
Тайра воспроизвела пальцами жест клятвы Богу, после чего спросила:
— Видишь?
А пятью минутами позже она свисала вниз головой с собственной кровати, пытаясь успокоить бушующую в непонятных местах кровь. Уши горели.