«Ни разу, дорогой. Что там говорила Эмили Дикинсон о поддразнивании?»
Он посмотрел бы на нее строго, а потом выдал бы какую-нибудь абракадабру, приписав ее Дикинсон, или Прусту, или Фреду Флинстону.
«Мы привыкли любить».
Наконец-то они были вместе и в безопасности. Под защитой сосен.
Взгляд Рейн-Мари неизбежно поднялся к вершине холма, к скамье, на которой тихо сидели Арман и Клара. Молча.
– Как по-вашему, о чем они молчат? – спросила Мирна.
Эта крупная чернокожая женщина удобно устроилась в старинном кресле напротив Рейн-Мари. Она пришла со своей кружкой чая из книжного магазина, расположенного за стеной, и заказала мюсли и свежевыжатый апельсиновый сок.
– Арман и Клара или Рут и Роза? – спросила Рейн-Мари.
– Ну, о чем говорят Рут и Роза, мы знаем, – заметила Мирна.
– Фак, фак, фак, – в один голос проговорили женщины и рассмеялись.
Рейн-Мари отрезала кусочек тоста и снова посмотрела на вершину холма:
– Она подсаживается к нему каждое утро. Арман тоже в недоумении.
– Вы не думаете, что она пытается его соблазнить? – спросила Мирна.
Рейн-Мари покачала головой:
– Если бы собиралась, то прихватила бы с собой багет.
– И сыр. Хороший кусочек созревшего Tentation de Laurier. Такого жирного, со слезой…
– А вы не покупали у месье Беливо новый сыр Le Chevre des Neiges? – спросила Рейн-Мари, сразу же забыв о муже.
– Боже, – простонала Мирна, – у него вкус цветов и свежей булочки. Прекратите. Вы что, пытаетесь меня соблазнить?
– Я? Вы первая начали.
Оливье поставил перед Мирной стакан сока и тосты.
– Мне опять придется поливать вас водой из шланга? – поинтересовался он.
– Désolé, Оливье, – сказала Рейн-Мари. – Это моя вина. Мы говорили о сырах.
– В приличном обществе? Отвратительно, – поморщился Оливье. – Наверняка о фотографии сыра бри на багете, из-за которой Роберт Мэпплторп попал под запрет.
– На багете? – переспросила Мирна.
– Это объясняет пристрастие Габри к пище, богатой углеводами, – заметила Рейн-Мари.
– И мое пристрастие к такой пище, – добавила Мирна.
– Сейчас вернусь со шлангом, – предупредил Оливье, уходя. – И не рассчитывайте, что это эвфемизм.
Мирна намазала на толстый тост тающее масло и джем и вонзила в него зубы. Рейн-Мари тем временем отхлебнула кофе.
– Так о чем мы говорили? – спросила Мирна.
– О сырах.
– А до этого?
– О них. – Рейн-Мари кивнула в сторону мужа и Клары, молча сидевших на скамье над деревней.
Мирне было любопытно, о чем молчит эта парочка. Рейн-Мари тоже каждый день спрашивала себя об этом.
Скамейку придумала она. Маленький дар Трем Соснам. Она попросила Жиля Сандона, столяра-краснодеревщика, сделать скамейку и установить ее на том месте. Несколько недель спустя на ней появилась надпись. Вырезанная глубоко, изящно, аккуратно.
«Это ты сделал, mon coeur?» – спросила Рейн-Мари у Армана во время утренней прогулки, когда они остановились, увидев надпись.
«Non, – озадаченно ответил он. – Я думал, это ты попросила Жиля вырезать».
Они задавали этот вопрос многим: Кларе, Мирне, Оливье, Габри, Билли Уильямсу, Жилю. Даже Рут. Никто не знал, кто вырезал слова на скамье.
Каждый день во время прогулки они с Арманом проходили мимо этой маленькой загадки. Мимо здания старой школы, где Армана чуть не убили. Мимо леса, где убил Арман. Они оба остро ощущали это. Каждый день они разворачивались и шли назад в тихую деревню мимо этой скамьи. И мимо слов, вырезанных неизвестной рукой: «Удивленные радостью».
Клара Морроу поведала Арману Гамашу, почему она здесь. И чего хочет от него. А закончив, увидела в его задумчивых глазах то, чего боялась больше всего.
Страх.
Он появился из-за нее. Это она передала Арману собственные опасения.
Ей захотелось взять свои слова обратно. Стереть их.
– Я просто хотела, чтобы вы знали, – пробормотала она, чувствуя, что краснеет. – Мне нужно было сказать кому-нибудь. Все это… – Собственное многословие только усиливало ее отчаяние. – Я ни о чем вас не прошу. Не хочу втягивать. На самом деле это глупости. Я и сама справлюсь. Забудьте все, что я вам наговорила. – Но Кларе было ясно, что уже слишком поздно. Сказанного не вернешь. – Не берите в голову, – добавила Клара твердым голосом.
Арман улыбнулся. Улыбка коснулась самых глубоких морщинок у его глаз, и Клара с облегчением увидела, что страха в них больше нет.
– Я уже взял, Клара.
Она пошла назад вниз по склону, подставляя лицо солнцу и вдыхая теплый воздух с ароматом роз и лаванды. У луга она остановилась и повернулась. Арман снова опустился на скамью. Кларе стало любопытно, вытащит ли он из кармана книгу, но он не стал этого делать. Он просто сидел, положив ногу на ногу, придерживая одной большой рукой другую, задумавшись и явно расслабившись. Его взгляд был устремлен куда-то за долину. На горы вдали. На внешний мир.
«Все будет хорошо», – подумала Клара и пошла домой.
Но в глубине души Клара Морроу знала, что привела в действие какие-то тайные пружины. И увидела что-то в глазах Гамаша. В самой их глубине. Она не то чтобы внедрила это туда, скорее разбудила.
Арман Гамаш приехал сюда отдохнуть. Восстановиться. Ему был обещан покой. И Клара понимала, что нарушила обещание.
Глава третья
– Звонила Анни, – сообщила Рейн-Мари, принимая из рук мужа джин с тоником. – Они немного опаздывают. Пятничные пробки на дороге из Монреаля.
– Они останутся на выходные? – спросил Арман.
Начав готовить барбекю, он вступил в сражение с месье Беливо за место у жаровни. Шансы Гамаша победить равнялись нулю, да он и не хотел побеждать, но чувствовал, что должен хотя бы изобразить видимость борьбы. Наконец он подписал капитуляцию, отдав владельцу магазина щипцы.
– Насколько мне известно, – ответила Рейн-Мари.
– Хорошо.
Что-то в его интонации зацепило ее слух, но сразу же исчезло, унесенное взрывом смеха.
– Богом клянусь, – проговорил Габри, клятвенно поднимая руку, – это дизайнерская одежда.
Он повернулся, чтобы они могли оценить его во всей красе. На нем были мешковатые слаксы и свободная рубашка цвета лайма, которая слегка колыхалась на ветру, пока он поворачивался.
– Я купил это в одном из аутлетов, когда мы в последний раз ездили в Мэн.
Габри, чей возраст приближался к сорока, а рост немного превышал шесть футов, отрастил изрядное брюшко давно: десятки тортов наполеон тому назад.
– Я не знала, что «Бенджамин Мур» выпускает и одежду, – заметила Рут.
– Ой, как смешно, – фыркнул Габри. – Это, кстати, очень дорогие вещи. Разве они кажутся дешевыми? – воззвал он к Кларе.
– Они? – уточнила Рут.
– Ты комик, – сказал Габри.
– А ты гомик, – ответила Рут.
В одной руке она держала утку, а в другой – то, в чем Рейн-Мари узнала одну из своих вазочек, только наполненную виски.
Габри помог Рут снова усесться на стул.
– Тебе принести что-нибудь поесть? – спросил он. – Щенка или, может, зародыша?
– О, это было бы очень мило, дорогой, – откликнулась Рут.
Рейн-Мари прошлась между друзьями, рассыпавшимися по саду, ловя обрывки разговоров на французском и английском, а чаще на смеси двух языков.
Она поискала взглядом Армана – ее муж внимательно слушал Винсента Жильбера, который рассказывал что-то. История, по-видимому, была забавной, вероятно самоуничижительной, потому что Арман улыбался. Затем он заговорил, жестикулируя стаканом пива.