Шли мы долго, солнце поднялось уже высоко и немилосердно жарило. Мишка был в кепке, мне же давило прямо на темечко, и голова снова начала гудеть.
Наконец, впереди мы увидели густую зелень: или лес, или роща. Приблизившись, увидели реку. С обрыва до реки было метров пятнадцать, и представлял склон собой замечательный песчаный пляж, полого уходящий к воде.
Мишка радостно вскрикнул, и бросился было вниз, я еле успел перехватить его, чуть не на лету.
-Мишка, стой! Не видишь, ни одного следа на песке?
-Ну и что? – недовольно спросил Мишка, вырываясь из моих рук.
-Как ну и что? Наследим, кто-нибудь придёт, и найдёт нас!
-Кто придёт? Кто найдёт?
-Минька, ты что? Забыл? Война идёт.
-Так мы в тылу, свои здесь! – Я хмыкнул:
-Запомни, Минька, на войне бывает, что свой хуже врага.
Мишка послушался, и мы, отойдя в сторону, где начинался спуск с кустами и травой, осторожно дошли до реки.
Здесь мы, выбрав кусты погуще, разделись догола и вошли в прохладную воду без визгов и воплей, что обязательно бы сделали в мирное время.
Напились прямо в речке, жадно глотая воду, пахнущую песком и илом.
Накупавшись вволю, выбрались на берег и присели отдохнуть на вынесенное половодьем бревно. Мишка нашёл где-то удобную увесистую дубинку и теперь играл с нею, прикидывая, как он бил бы ей кого-нибудь по голове.
-Больно? – спросил он меня, указывая взглядом на низ живота.
Я посмотрел и снова почувствовал тянущую боль.
-Сейчас не очень, - ответил я, - но тогда я чуть с ума не сошёл от боли, даже упал, ноги не держали.
-Гад! – с чувством сказал Мишка, глядя на реку.
-Кто? – не понял я.
-Да этот, из НКВД. Все они такие. Когда моего батю забирали, его тоже били. У меня на глазах, и у мамы. Потом и маму забрали. Меня в детдом, - Мишка замолчал.
-За что? – глупо спросил я.
-Сказали, что японский и английский шпион.
-А маму?
-Пособница врага народа.
-А я?
-Когда ты помнил, ты говорил, что тоже… Ты не помнишь? – я покачал головой.
-Твоих тоже арестовали, мы с тобой в одном детдоме, интернациональном, имени Розы Люксембург.
-Тогда почему ты мне сказал, что наш дом в Москве?
-А где же? Чем плохо в детском доме? Тепло, одевают, кормят, крыша над головой, учат, - ровным голосом сказал Мишка, не глядя на меня, - хорошо, что ты память потерял.
-Что ж тут хорошего! - рассердился я, - не помнить, как тебя зовут?!
-Зато не помнишь, как брали твоих родителей, - тихо сказал Мишка, и я замолчал.
Сидели мы тихо, и поэтому вовремя услышали, как наверху затрещал мотоцикл. Потом он смолк, и послышалась восторженная немецкая речь.
-Ты понимаешь? – спросил я. Мишка кивнул:
-Они решили остановиться здесь и искупаться.
Мы залегли в кустах, подползли поближе к пляжу.
Немцы прыгали на песчаный склон, раздевались до трусов, укладывали одежду и оружие в кучи и спешили в воду. Раздались шум и плеск воды, крики.
Одного немца оставили сторожить. Тот сначала стоял, посматривая кругом, затем на купающихся, потом сел на песок и положил автомат у своих ног.
Я заметил, что почти у всех были винтовки, а у этого – автомат, потому и поставили в охранение, подумал я. Наверху виднелся мотоцикл с коляской, виден был и кончик ствола пулемёта, задранный в небо. Значит, в коляске никого не было. А была, ещё, вероятно, грузовая машина. Не пешком же пришли этот десяток немецких парней.
-Лишь бы не стали обыскивать кусты, - прошептал я. Тут Мишка вдруг поднялся, добежал до немца с автоматом и хрястнул его по башке своей дубиной!
Немец свалился без звука, а Мишка схватил автомат и стал поливать врага пулями.
Вот так, голый, бльшеголовый пацан с автоматом! Эта картина настолько заворожила меня, что я пребывал в ступоре целый миг, после чего рванул вверх по склону – к мотоциклу, не чуя ног. Выметнувшись на пригорок, увидел парня в трусах, спешащего к мотоциклу с другой стороны. Увидев меня, голого и решительного, он на миг замешкался, и это дало мне время. Я рыбкой нырнул в коляску, больно обо что-то ударившись, схватил пулемёт за ручки и рывком повернул его, ударив немца в живот и тут же нажимая на гашетку. Руки сами делали то, что я никогда бы не догадался сделать. Парня буквально разорвало пополам, после чего я хладнокровно стал расстреливать бегающих и кричащих на чужом языке людей.
Людей было не много и скоро они кончились. Я ещё посмотрел, не залёг ли кто, потом посмотрел на берег, всё ещё хрипло дыша и ворочая шершавым языком.
На берегу тоже всё кончилось. На песке стоял голый Мишка с автоматом, и это было ничуточки не смешно. Ствол его автомата поводил влево-вправо, выцеливая жертву.
Я обратил внимания, что внизу живота у Мишки ничего не было: всё втянулось внутрь. Я глянул на себя, но не это явление привлекло моё внимание, а то, что на дне коляски появилась приличная лужа. Описался. Даже не заметил, когда. Хорошо, что не успел одеться, подумал я, можно было не только описаться.
Я выбрался из коляски и обнаружил немецкую форму и кобуру. Расстегнув кобуру, взял пистолет. «Люггер». Взвёл, вернее, попытался взвести, пальцы соскользнули с тугой пружины. Постарался ещё раз. Получилось. И я пошёл делать контрольные выстрелы.
Не всех, конечно, были здесь и явные трупы. Внизу услышал характерные звуки: Мишку рвало. Пройдясь с проверкой по пляжу, я подошёл к своему другу.
-Ты в порядке? – спросил я.
-Странно, - прохрипел он, - видел столько трупов, и не рвало, а тут…
-Это не от трупов, Минька, это отравление адреналином, скоро пройдёт.
-Чево? – Выпрямился Мишка.
-Пройдёт, говорю, скоро.
-А-а-а.
-Давай ка линять отсюда, - и тут меня припёрло, пришлось присесть на месте.
-Фух, - выдохнул я, - всего лишь газы. Всё равно, голым легче воевать, одежда будет чище.
-Чево? – опять спросил Мишка, так и оставшись стоять на месте.
А я осмотрел побоище и увидел. Следы босых ребячьих ног, моих ног.
Если к нам скоро пожалуют гости, то сложить два и два несложно. Скоро мы повиснем на толстой верёвке. И не только мы. Каратели не будут разбираться, кто есть кто.
Представив себя с выпученными глазами, вываленным языком и перепачканного собственными испражнениями, передёрнул плечами и подумал, что лучше принять бой на месте. Здесь смерть не так уродлива.
-Мишка! – позвал я, – перестань изображать статую, собери оружие, и тащи в лесок!
поищи обоймы к своему автомату!
-А? – чертыхнувшись, я повторил команду, сам же побежал опять наверх.
Первым делом я забрался в кузов грузовика. Там я нашёл ящики с гранатами и ещё что- то, прикрытое камуфляжным брезентом. Брезент я свалил на землю, туда же бросил с десяток гранат-колотушек.
Спрыгнул сам. Открыл дверь грузовика, внутри никого не оказалось, только куртка, или китель немцев. Поискав в кабине и карманах, обнаружил моток бечёвки и закрепил за дверную скобу с пассажирской стороны. Затем, взяв гранату, осторожно вывернул колпачок, вытряхнул фарфоровый шарик, и, трясущимися руками привязал к бечёвке. Всё это время я стоял на четвереньках, и мои голые ягодицы судорожно сжимались, когда я представлял, что кто-то подходит ко мне. Чуть не дёрнулся. Хорошо хоть мочевой пузырь был пуст. Закрыв водительскую дверь, я провёл ту же операцию, перегнувшись в открытое окошко. Здесь вид у меня был вообще ещё тот…
К счастью, никто на меня не напал. Укрыв гранаты курткой, я выпрямился, вытер пот на лице, схватил брезент и поволок его в сторону Мишки, который оборудовал боевую ячейку. Молодец, Мишка! Быстро очухался! Мишка рассказал мне, что здесь был старый, полуосыпавшийся окоп. Мы выстлали его брезентом в два слоя, чтобы самим влезть внутрь. Брезент зелёный, нас будет меньше видно, да и кусты маскируют.
-Сейчас за одеждой сбегаю! – сказал Мишка, но я остановил его:
-Пусть там полежит.
-Мы так и будем воевать? Голыми?!
-Да, одежда чище будет.