– Если ты из Ватикана, откуда знаешь песню Бернеса?
– Я родился и вырос в Калуге, – коротко ответил Иисус-Давид.
– Ясно… Ну, и что мы будем делать?
– Ты же знаешь евангельский текст, вот и делай свое дело. А я буду делать свое.
* * *
– Вы знаете, что через два дня будет пасха и сын человеческий предан будет на распятие, – напомнил Иисус апостолам.
В эти дни, насколько я помнил, иерусалимские первосвященники, книжники и старейшины собрались у Каиафы, где судили и рядили, как взять Иисуса хитростью и убить его. Стало быть, мой выход. Оставив ящик с казной на попечение Матфея, я сослался на живот и сказал, что пойду в город поискать лекаря.
– Что же ты не обратишься к Господу? – недоуменно спросил Матфей. – Он исцелил бы тебя мановением руки.
– Зачем утомлять Господа в том, от чего есть средства простые? Я скоро вернусь, а если кто спросит, куда пошел Иуда, так и скажи: в Иерусалим к лекарю.
Найти двор Каиафы оказалось несложно – я спросил дорогу у попавшегося на пути гончара, подкрепив вопрос монеткой. Стражник дома первосвященника довольно грубо остановил меня, но я поведал, что являюсь одним из учеников пресловутого Иисуса и имею что сказать почтенному Каиафе. Тогда меня препроводили в его покои, где Каиафа сидел в окружении своей шайки.
Первосвященник был стар и толст. Ноги его, украшенные синими варикозными венами, возлежали на скамеечке, а сам Каиафа сидел в огромном кресле и что-то прихлебывал из глиняной чашечки.
– Кто ты, что посмел явиться сюда? – вяло спросил он.
– Я – Иуда из Кериофа, ученик и казначей человека, прозванного Иисусом, царем Иудейским.
– И что ты хочешь сказать, Иуда?
– Что вы дадите мне, если я вам предам его?
Каиафа хмыкнул:
– Ты думаешь, что мы не обойдемся без твоих услуг? Завтра же я пошлю стражу, и она притащит Иисуса прямо сюда. Убирайся.
Так не пойдет, подумал я. Первосвященник рассуждает логично, но тогда зачем нужен я?
– Почтенный Каиафа, но остальные ученики скроют Иисуса, будет драка, возможно, ненужные жертвы. А я все проделаю тихо и быстро.
Каиафа поставил свою плошку и оглядел присутствующих, явно ожидая услышать их мнение. Какой-то долговязый книжник заметил:
– Он говорит дело, почтенный Каиафа.
– Да, так будет разумнее, – поддержал его степенный бородач. – Сколько ты просишь, ничтожный?
– О, тридцать сребреников, всего лишь тридцать сребреников, – забормотал я, кланяясь.
Кто-то фыркнул, Каиафа покачал головой:
– Недорого вы цените своего учителя… Что ж, будет по-твоему.
* * *
Моего отсутствия никто не заметил. Все готовились к седеру, еврейской пасхе, и в хлопотах визит Иуды в Иерусалим остался незамеченным. Когда же настал пасхальный вечер, все разлеглись за импровизированным столом, и уже в середине пиршества Иисус печально сказал:
– Истинно говорю вам, что один из вас предаст меня.
Я хотел возмутиться и сделать ему какой-либо знак, но вовремя вспомнил, что так оно и должно случиться. Апостолы же переполошились и стали спрашивать наперебой:
– Не я ли, Господи?
– Опустивший со мною руку в блюдо предаст меня, – уточнил Иисус, но в этот момент свои куски хлеба совали в мисочку с оливковым маслом как минимум пятеро, так что никакой конкретики не получилось.
– Впрочем, – продолжал Иисус, – сын человеческий идет, как писано о нем, но горе тому человеку, которым сын человеческий предается. Лучше было бы этому человеку не родиться.
Да уж… особенно после этого жирного ужина. Мой желудок бунтовал, но тут как раз подошла моя очередь:
– Не я ли, Равви?
– Ты сказал, – ответил с улыбкой Давид Мейер, посланный Ватиканом.
По счастью, никто этих слов не слышал, а кто и слышал, тот не понял.
Завершив трапезу преломлением хлеба и словами «Приимите, ядите: сие есть тело мое и кровь моя», Иисус удалился на Елеонскую гору.