---------------------------------------------
Роберт Маккаммон
Тихий, жаркий августовский вечер. В конце Брэйервуд-стрит – легкий мелодичный перезвон, похожий на церковные колокола. Мне знаком этот звук. Морожник! Морожник идет!
Субботний вечер. По телевизору – «Корабль любви», лампы в гостиной притушены. На полу – доска для «скрэббла» 1 , в который мы играем. Как обычно, я проигрываю – что смешно и нелепо, потому что я преподаю английский язык в школе, и если я что-то знаю, так это правописание! Но дети всегда обыгрывают меня в «скрэббл», а Сандре лучше всех удается придумывать слова, которых никто раньше не слышал. Хорошая игра для жаркого летнего вечера.
– Дисфункция, – говорит она, выставляя свои буквы на доску. И улыбается мне.
– Нет такого слова! – заявляет Джефф. – Скажи ей, папа!
– Скажи, папа! – эхом подхватывает Бонни.
– Извините. Есть такое слово, – говорю я. – Оно означает плохую работу чего-нибудь. Когда что-то разладилось. Так что извините, ребятки., – Я подсчитываю в уме Сандрины очки и понимаю, что она набрала уже достаточно, чтобы выиграть. – Мы должны остановить ее, – говорю я детям. – Она снова нас обыграет! Бонни, твой ход. Думай как следует.
Сетчатая дверь на улицу открыта, и поверх накладного смеха из телевизора я слышу перезвон колокольчиков. Морожник идет!
Маленькая ручонка Бонни перебирает косточки. Она строит слово, которое пытается сложить в голове, но не получается. Я всегда могу сказать, когда она упорно думает, потому что в этот момент над переносицей появляются две параллельные складочки. Глаза у нее – от матери. Темно-зеленые. У Джеффа мои – карие.
Я сижу на полу и жду.
– Ну давай, копуша, – подгоняет ее Джефф. – Я уже придумал отличное слово.
– Не торопи меня, – отвечает Бонни. – Я думаю.
– Боже, какой душный вечер, – говорит Сандра, утирая ладонью лоб. – Все-таки нам придется починить кондиционер.
– Обязательно. На будущей неделе. Обещаю.
– Угу. Ты говорил это напрошлой неделе. Если так будет продолжаться, не знаю, как мы переживем это лето. Сейчас, наверное, градусов тридцать пять.
– Скорее, сто тридцать пять, – хмуро заявляет Джефф. – У меня рубашка к спине прилипла.
Я вскидываю голову и прислушиваюсь к все еще отдаленным колокольчикам –динь-динь-динь! Маленьким я очень любил этот звук. Он ассоциируется у меня с летом: высокие деревья, большие, по-летнему зеленые листья, светлячки, мелькающие в темноте, жареные, сосиски, чернеющие над костром, и зефир обугливается, обугливается, обугли…
Это Бонни так прозвала его – морожник. Теперь мы все его так зовем. Когда я о нем думаю, я вспоминаю летние вечера – когда некуда пойти и нечем заняться. Я вспоминаю детство и выбегаю в лиловые сумерки отдать четвертак за вкус холодного блаженства на палочке. О, а цвета этих застывших ледышек – голубой как яички малиновки, бананово-желтый, темно-фиолетовый как синяк, красный как пламя. Я очень люблю морожника! В доме действительно жарко.
– На следующей неделе починю кондиционер, – говорю я Сандре, и она кивает. – Обещаю, честное слово.
Что-то шуршит в углу, где свалена стопка газет. Я сижу очень тихо, прислушиваюсь. Но этот звук не повторяется. Я слышу –динь-динь-динь!
– Мое слово, – веско объявляет Бонни, – КРЫСА. – И выставляет свои буквы на пожелтевшую доску.
– Ну и слово! Любой может выиграть с таким дурацким словом, – говорит Джефф с оттенком досады.
– Эй, не вешай нос! Нормальное слово, Бонни.
Твоя очередь, Джефф.
Он елозит на животе, трет пальцами подбородок. Он красивый мальчик. Мне приятно думать, что он похож на меня двенадцатилетнего.
Динь-динь-динь! Звучит ближе.
– Ну и жара! – Сандра обмахивает лицо ладонью.