-- В тридцать девятом году взял песец и
через станки и населенные пункты пошел. В Игарке на помойках ловили его,
обормота, бабы-укладчицы на лесобирже меж штабелей гоняли, досками грохали...
Загадка природы. -- Сгорбился у печки бугор, кряхтел, курил. В избушке слой
дыма, что окуневый студень -- хоть ножом режь... -- Ну а если песец не пойдет...
Можем и постреляться... -- Как так? -- Очень просто, из ружей. -- Старшой
почесал голову: -- Не растолковать мне. Маетой такая штукенция рождается...
Решать надо: уходить, так не мешкая, останемся -- разговор отдельный будет. На
размышления вечер. Разбежимся в разные стороны, пораскинем умом. Крепко
мозгуйте, парни, напрягите башки, коли есть чего в них напрягать... Весь вечер
бродили парни по тундре, ночи прихватили. Погодка стояла самый раз,
безветренная, морозец покалывал, прочищал ноздри, глотку, легчил душу и голову.
Вольно было застоявшемуся телу двигаться, катиться, лететь на лыжах, видно так
далеко, что земля и на самом деле шаром вдали закруглялась, на горбине шара
ровно бы сторожевые вышки мерцали заледенелыми оконцами -- то сверкал лед на
приморских скалах. И если долго на них смотреть -- скалы начинали двигаться,
рассыпаться. Над оледенелыми камнями морского побережья ненадолго зависло
солнце, ровно бы лишним сделавшееся на небе. Висело, висело и исчезло. Не
закатилось, не опало за горизонт, вот именно исчезло -- его вобрал в себя без
остатка, всосал, как старую, измызганную пустышку, узенький красноватый зев,
приоткрывшийся над скалами, и тут же все: и онемелая аленькая щель, и скалы, и
белые снега, над которыми какое-то время еще трепетал, догорал красный клок
неба, заволокло сгустившимся мороком. Тундра погрузилась в глубокую тишину.
Тени, пока еще недвижные и тоже бесшумные, опустились на нее сверху, придавили
свет, сжали пространство. "Солнце закатилось до весны", -- догадались зимовщики,
и у каждого из них сердце сжалось в груди, холодом ни на что не похожей разлуки
опахнуло нутро, и такое осязаемое чувство беспросветности охватило души
охотников, что они, бродившие нарозь друг от друга, не сговариваясь, порешили:
"Уходим!" Но в тундре что-то шевельнулось, стронулись снега, закачалось
пространство вокруг, то там, то тут начало чиркать искрами, и небо, только что
мутное, грузное, пустое, вдруг растворило врата прозрачным и переменчивым
светом. Жуть и восторг охватывали душу. Надо бы бежать, но не было над собой
власти. Середь ночной сверкающей тундры, опершись на таяк, стоял Коля, стоял
Архип, стоял подле избушки старшой, и все они улыбались растерянно и приветно,
не понимая, что с ними, отчего такое облегчение? К зимовью охотники вернулись
разом, в позднее для этих мест время. Навстречу вывалился кобель Шабурко --
звался он по фамилии хозяина в отместку за то, что слупил с охотников
неслыханную цену, пользуясь их безвыходным положением. Дыша холодным паром,
парни ввалились в избушку и в один голос заявили: -- Остаемся! -- Остаться не
напасть, да кабы, оставшись, не пропасть. -- Ни хрена-а! Не мы первые, не мы
последние. Че нам без добычи уходить? Манатки бросать? Неустойку платить?.. --
Ну, ну! Колефтиф настаивает. Колефтиф -- сила! Разогрев еду, старшой достал из
запасов пол-литру спирта, молча налил полную кружку, вынул нож из ножен,
полоснул по руке, кровью спирт разбавил. -- "Начинается!.. -- Лица парней
вытянулись, под кожей холод захрустел. -- Накатило на старшого. Все они, эти
"бывшие", люди потрясенные, и чего им на ум придет -- угадай попробуй!" Цап
Кольку за руку, чирк ножом по пальцу, кровь отцеживает Колькину в кружку
старшой. Архип побелел, к двери попятился, чтобы рвануть из избушки, да не
успел, старшой его перехватил, тоже ему палец порезал.