– Послушай, Гастон, – обратился высокий к приятелю, – а у этой куколки красивая мордашка!
– Почему бы нам не поразвлечься? – подмигнул Гастон рыжеусому.
Тот похотливо усмехнулся, расколол о землю вазу, вдруг потерявшую для него всякую ценность, отшвырнул мешок, а затем одним ловким и, видно, привычным движением порвал на груди Елены платье. Девушка, содрогнувшись от прикосновения жадной грубой руки, мгновенно отвесила пощечину и процедила сквозь зубы:
– Не смейте ко мне прикасаться!
На это бравые гренадеры ответили громким, добродушным смехом. Но рыжеусый вдруг замолчал, наткнувшись на обжигающий взгляд Елены.
– А она несговорчива, – сально усмехнулся он.
– Ты бы с ней понежнее, друг Лаперуз. Барышни это любят.
– Обойдусь без твоих советов! – отрезал рыжеусый и приказал: – Держи ее крепче!
Французы повалили юную графиню наземь. Она отчаянно сопротивлялась, рвалась, кусалась, однако силы были слишком не равны. И вдруг сквозь собственный крик, сквозь ругань французов, сквозь треск огня она отчетливо расслышала два хлопка. Елена уже знала, что это не фейерверки. В тот же миг руки державшего ее Гастона ослабли, он по-щенячьи взвизгнул и опрокинулся на спину. А Лаперуз надул щеки, выпучил глаза, всем своим грузным телом навалился на девушку и забился в предсмертных судорогах. У нее уже не было мочи кричать. Из последних сил она столкнула с себя мертвого гренадера.
Перед ней стоял молодой парень, судя по виду, крестьянин. Он был высок, плечист – вылитый богатырь из былины. В обеих руках он держал пистолеты, из которых еще струился легкий дымок. Появление его здесь было похоже на чудо. Девушка вытерла слезы, перекрестилась и истерично зашептала слова молитвы вперемешку с благодарностями.
– Не время молиться, барышня, – сказал парень хрипловатым голосом, перезаряжая при этом пистолеты. – Бегите! После помолимся…
Одет он был в какое-то рубище, голова выбрита, как у татарина, и речь его не походила на крестьянскую.
– Куда бежать?..
В гостиной вовсю бушевал огонь. Елена теперь понимала, что ни матушка, ни Василиса не спаслись. Обе слишком крепко спали, когда пришли эти изверги! Что же получается? Она осталась одна? Страх, холодный и липкий, сковал тело. К голове прилила кровь, в глазах потемнело. С трудом поднявшись, она, шатаясь, побрела к дому. Крыльцо было охвачено пламенем, белые колонны стали черными. Барельеф с изображением святого Георгия («Егория!» – поправляла всегда бабушка), убивающего змия, с грохотом сорвался со стены и разлетелся на мелкие кусочки. Сзади раздалось:
– С ума спятила?!
Богатырская рука подхватила ее и понесла куда-то, словно перышко. Она не сопротивлялась.
– Вот черти окаянные! – вдруг выругался незнакомец и опустил Елену на землю.
Она увидела, что в ворота заглядывают французы. Вновь раздались два хлопка, и незваные гости пали ниц. Ее спаситель бросился за остов догоравшей кареты, укрываясь от вражеских пуль.
– Беги к реке! – крикнул он, заряжая пистолеты. – Спасайся!
Удивительное дело! Минуту назад она готова была кинуться в огонь и разом покончить со всем, а теперь побежала не чувствуя ног, спасая маленькую, хрупкую безделицу – свою жизнь. Кто заметил бы ее исчезновение в адском огне, охватившем город? Еще капля крови, еще одно страдание среди сотни тысяч… Смерть касалась только ее самой, и она бежала от нее, не зовя никого на помощь. В их чудесном яблоневом саду Елена хорошо ориентировалась даже в темноте. Узкая тропинка сбегала вниз, к Яузе. Там стояла лодка!.. На миг девушка замерла. Ее взору открылась страшная и в то же время величественная картина. Пламя над Китай-городом, казалось, достает до небес, сквозь него и сквозь клубы черного дыма едва виднелись старинные стены и башни Кремля. Сердце Елены сжалось при виде этого зрелища. Она оглянулась. Прислушалась. Погони не было. Замедлив шаг, спустилась к самой реке.
Лодки не оказалось на месте. Ее всегда привязывали у старой беседки, где Мещерские любили чаевничать за шипящим самоваром, слушать рассказы бабушки Пелагеи Тихоновны о давних временах, о людях давно ушедших, о нравах и обычаях минувшего века. Потом катались на лодке, и бабушка ворчала, что добром это не кончится: уж очень боялась воды. Пелагея Тихоновна скончалась год назад, разменяв восьмой десяток. Елена плакала дни и ночи напролет, так что домочадцы начали беспокоиться об ее здоровье. Без бабушки мир казался ей каким-то опустевшим, увечным, потерявшим свои краски. Тогда она впервые задумалась о том, что такое смерть. А нынче… Нет, нельзя сейчас об этом думать! Надо искать лодку, надо бежать, чтобы пережитый только что кошмар не повторился вновь.
Елена собралась с мыслями. Кажется, генерал-губернатор отдал приказ сжечь все лодки, барки и баржи на реках Москвы, но она не могла припомнить, чтобы матушка отдавала такое распоряжение Михеичу. Может быть, их лодку сжег кто-то другой, проплывая мимо? Нет, Михеич, всегда радевший за сохранность барского имущества, должно быть, припрятал ее от чужих глаз.
Девушка осмотрелась. Зарево пожара на другом берегу освещало все вокруг, было видно, как днем. За беседкой росли кусты шиповника. Бабушка Пелагея Тихоновна любила чай с шиповником, для нее всегда специально заваривали в особом медном чайничке. «Попробуй моего чаю, Аленушка, – говаривала она обыкновенно, – весьма полезен и превкусен…» Аленушка благодарила, но, отпив глоток, морщила нос и отодвигала чашку. Елена сообразила, что шиповник – единственное место, где можно было спрятать лодку. Так и есть. Она лежала кверху дном в кустарнике.
– Спасибо, Егор Михеевич, за верную службу. Пусть земля тебе будет пухом, – перекрестилась юная графиня.
Вытащить лодку оказалось делом не простым. Шипы любимого бабушкиного куста царапали лицо и руки, рвали платье. И все же с ним управиться было легче, чем с пьяными гренадерами.
Только выплыв на середину Яузы, Елена смогла облегченно вздохнуть. Грести ее когда-то выучил отец, и домочадцы диву давались, зачем это юной графине? «В жизни все пригодится», – улыбался в ответ Денис Иванович, часто державшийся новых взглядов на воспитание. И вот пригодилось… В этой самой лодке Евгений признался ей в любви, краснея, путаясь во французских словах. «Я вас тоже люблю, Эжен», – прошептала она, едва сдерживая слезы. Как все было просто, по-домашнему, и сколько нежности испытала она к нему в тот миг, обещая прожить с ним вместе всю жизнь – долгую мирную жизнь, которая перед ними открывалась. Он прижался губами к ее руке, а она, робея и трепеща от своей смелости, погладила его щеку так тихо, что Евгений этого даже не заметил…
Елена очнулась от воспоминаний – впереди ее ждало новое испытание. Яузский мост, под которым предстояло проплыть, весь был охвачен огнем. Горящие бревна с жутким, живым, стонущим гудением, сыпались в реку. Казалось, вода под мостом тоже горит. Девушка оторвала от подола клок ткани, смочила его и покрыла им голову от огня. Затем зажмурилась и, что было сил, налегла на весла.
Она сразу почувствовала обжигающее дыхание моста. Стало горячо, как в детстве, когда она болела скарлатиной и домашний врач Клаузен колдовал над ней. Но его примочки, снадобья и кровопускания мало помогали. Ее уже считали обреченной, как и других шестерых детей Мещерских, схороненных в разные годы. Два дня и две ночи она пребывала между жизнью и смертью, металась, бредила. «Матушка! Матушка! У вас на голове китайские драконы, как на нашей вазе! Красные и золотые!» – кричала девочка, пытаясь снять нечисть с головы матери. «Бог с тобой, Аленушка! – целовала ее ручонки Антонина Романовна, обливаясь слезами. – Это тебе попритчилось…» А Василиса прибавила: «Лукавый вокруг нее бродит. Отнять хочет наше дитятко!» А когда наутро жар спал и маленькая графиня попросила дать ей «звонок» (так назывались круглые плоские яблоки, зернышки у них точно в погремушке гремели), все в доме возрадовались. А старая нянька на радостях скрипуче спела свою любимую, невесть откуда взятую песню: