Виолетта не обращала на него ни малейшего внимания. Даже не ускорила шага. Зачем ускорять шаг? Этот подонок оркестрант просто не существовал для нее.
– Я не тащу вас непременно к себе, – уточнил он, когда они прошли еще несколько метров. – Мы могли бы зайти в кафе.
Она снова не подала виду, что слышит, и безразлично остановилась на углу, поскольку на светофоре горел красный свет. Потом, когда его сменил зеленый, она продолжила свой путь, даже не поглядев, идет ли за ней этот нахал или нет.
Он шел. Природа, несомненно, щедро наградила его не только мускулатурой, но и упрямством. Правда, если уж говорить об упрямстве, тут она тоже не могла обижаться на природу. Хоть на это у нее не было оснований жаловаться.
– Что ж, и сегодня так, без поцелуя на прощанье? – воскликнул он, когда они подошли к ее дому. – И до каких же пор?
На этот раз он не загораживал ей дорогу, и она вошла в подъезд, глядя прямо перед собой.
С нахалами она худо-бедно справлялась. Теперь наступал черед справиться с беспорядком в комнате. На столе – пустые бутылки, грязные рюмки, в тарелках – остатки ветчины и сыра… Оставить все так до прихода Мими… Мими была чистюлей в том, что касалось ее самой, но жить могла хоть по колено в грязи.
Сквозь тюль занавески проникал свет осеннего дня, все такой же холодновато-зеленый и тусклый. До того холодновато-зеленый, что дрожь пробирает. Холод и грязь – вот тебе и весь домашний уют.
Виолетта отодвинула занавеску и распахнула окно. Створки перекосились от сырости, и оно открывалось с трудом. Неудивительно, что, привлеченные его громким стуком, сестры-сороки тут же появились в окне напротив. Со стороны, и в особенности сестрам-сорокам, их комната представлялась не просто холодным, неприбранным погребом, а содомом и гоморрой. Две молодые женщины, у которых свет горит до зари, а занавески вечно задернуты, – что там может быть еще, если не содом и гоморра.
Она убрала со стола, вымыла посуду, застелила постель Мими и принялась за свою. Сменила простыню и, надевая чистую наволочку, заметила на чистой тоже какое-то бурое пятно. В понедельник с получки придется купить хотя бы один комплект белья.
Покупать с получки давно вошло у них в традицию. «Купим что-нибудь, – говорила Мими, – пока Васко не пропил наши деньги!» Вообще-то Васко был джентльмен и всегда платил за всех сам, но так продолжалось до тех пор, пока ему было чем платить, а затем приходилось прибегать к услугам Мими и Виолетты. Этот переход от периода широких жестов к периоду рабской зависимости и из царства свободы в царство необходимости совершался дней через десять, а то и меньше, после получки.
– Идиотское положение… – сокрушался Васко, сипя с ними в кафе и уныло заглядывая за обложку паспорта, где он имел обыкновение держать деньги… – Опять ни гроша… Мими, дашь мне взаймы…
– Ладно, ладно, – прерывала его Мими, поскольку его формула – взаймы до первого числа, – была ей хорошо известна.
И потому первого обе они предусмотрительно покупали самое необходимое – что-нибудь из белья или пару туфель, – пока их деньги не переходили в «фонд Васко».
Виолетта набросила одеяло на кровать, машинально расправила складки, потом закрыла окно. Слава богу, с домашними делами покончено. Она оглядела комнату, желая убедиться, все ли прибрано, взгляд ее задержался на висевшей над изголовьем кровати большой репродукции. Картина Дега, изображающая репетиционный зал. Виолетта не знала, хороший ли художник Дега, да и не особенно интересовалась этим, но нельзя было отказать картине в правдивости. Художник верно уловил не только заученные позы балерин, но и унылую атмосферу большого и словно бы пустынного зала, и унылый свет серого дня, и унылое выражение на лицах девушек.