Как раз из таковских был и Мадан, попавший в армию из небольшого украинско-молдавского села, затерянного в глухих каменистых отрогах северного Приднестровья. В части солдат продержался меньше месяца, дважды злостно нарушив устав несения караульной службы, после чего, с подачи идейного политрука, незамедлительно отправился искупать вину своим малокровием.
Как это часто бывало, то, что парнишку с головой окунуло в кровавый котел войны, в чем-то пошло ему на пользу. Раньше он дальше плетня и мира не видел. А тут сразу – такое… Страх смерти не мог пересилить ненасытного любопытства, с которым глаза и уши Мадана впитывали в себя круговерть необъятного, яростно кипящего и стреляющего, великого движения войны. Иногда молодому солдату казалось, что все это вовсе и не с ним происходит, а он будто смотрит нескончаемое, захватывающее до головокружения кино. Только не было в этом кинотеатре ни зала, ни экрана, а происходило все здесь и сейчас, и осколки и пули рвали товарищей на куски не понарошку, а в самую что ни на есть заправду.
V
– Неужто и летчики тоже в штрафниках ходят? – не унимался с вопросами Мадан.
– Ну, ты даешь… – расхохотался Талатёнков. – Они что же, не люди, что ли? Слабину себе не могут, что ли, позволить?
– Не-е… – недоверчиво возразил Мадан, вскинув свое веснушчатое, чумазое лицо вверх. – Они же там, на самолетах… Не могут они вот так, как мы… нарушать…
Бойцы дружно захохотали.
– Так же пьют и в «самоходы» шастают… – со знанием дела продолжил Тело́к. – Рассказывал мне один на сортировке, бывший летеха, истребитель. После боя воздушного так трясет всего, что без спирта не заснешь. Напряжение, мать его… Правда, что и штрафные роты у них свои, летные, к нам, в общую кашу, их не бросают. Так что они своими штрафными дорогами ходят…
– Только они в штрафниках не ходят, а летают, – уточнил Жила. – А залеты у них наверняка похлеще, чем в пехоте. На то они и летуны…
Аникин не стал вмешиваться в разговор. Вспомнилось ему, как в штрафную роту, где он воевал, пригнали пополнение, целиком состоявшее из летчиков, и как они дрались в бою, четко и слаженно взаимодействуя и выполняя приказы командира. Да, это не то что вести в бой бывших карманников, бандитов и злостных хулиганов.
– Это еще что, – вновь взялся за беседу Талатёнков. – У япошек, у тех вообще есть такие летные эскадрильи, что жуть. Летит такой вояка японский, видит, к примеру, корабль вражеский, свой самолетик разворачивает и прямиком в этот корабль – хрясь! Специальным макаром. Это, значит, таран. И ни корабля, ни самолета, ни летчика. Камикадзе называются…
– Кто-кто? – недоверчиво переспросил Жила.
– Камикадзе… – перебил его Чесничанский. – Я тоже про таких слышал…
– И что же они, сами прут на собственную смерть? – стоял на своем Жильцов.
– Ну, да… – неуверенно ответил Талатёнков.
– А какой им смысл и себя, и самолет гробить, если тот же корабль можно бомбой утопить? А? – не унимался Жила.
– Слушай, Жила, достал ты со своими камикадзами. Почем я знаю? – совсем растерялся Талатёнков. – Значит, приказ у них такой. Ты сравни, где самолет, а где цельный корабль. Там народищу одного сколько.
– Да-а… – протяжно откликнулся Мадан. – В японских штрафниках пострашнее летать…
– Так они не штрафники… Наоборот, это у них элитные войска. Дворяне. Самураи чертовы… – возразил Чесничанский.
– Так какой же резон этим дворянам смерти искать? – спрашивал Жила.
– Что-то вроде доблести воинской, – как бы рассуждая, проговорил Чеснок. – Крикнул «банзай!», и тю-тю – на небеса отправился…
VI
После позавчерашнего форсирования Золотой Липы прямых боестолкновений не было. Но переправа через эту неширокую речушку останется в памяти штрафников на всю оставшуюся жизнь. У тех, кто выжил. Речушка поначалу показалась такой безобидной. Тишина стояла такая, будто никакой войны и в помине не было. Слышно было, как мелкий летний дождик моросит по водной глади, рождая над поверхностью реки звук умиротворяющего шелеста.
Андрейченко даже произнес:
– Благодать…
Андрейченко был пэтээровцем в составе взвода лейтенанта Погибко, заместителем которого и являлся младший лейтенант Аникин. Андрей, лежа возле огромного, трухлявого ствола, внимательно вглядывался в непроглядные, высокие кусты на том берегу. Что-то необъяснимо тревожило его. Противоположный берег казался вымершим.
В этот момент за спинами затаившихся штрафников из второго взвода возникли бойцы Каспревича.
– Куда претесь, олухи?! – гневным шепотом засипел Аникин. Но штрафники будто не слышали его.
– Командир приказал… – бурчали в ответ, бесцеремонно карабкаясь к кромке воды.
В этот же миг раздалась команда переправляться. Аникин узнал голос командира первого взвода старшего лейтенанта Каспревича. Андрей не удержался, высказав по адресу старлея несколько очень неласковых слов.
Тоже, как и Погибко, совсем еще юнец, но до чего же не похожи они были. Вроде оба уже успели повоевать, вкусить с лихвой окопной науки, первое правило которой – прикрой товарища. Но Каспревичу наука эта, как видно, впрок не пошла. Как говорится, не в коня корм.
Роту сформировали «с колес», на узловой станции под Могилев-Подольским. Авианалеты немцев накатывали один за другим, и в пропахшем гарью воздухе стоял грохот постоянно работающих зениток. Вторые сутки горели цистерны с дизельным топливом, застя черным дымом дождливое июльское небо. Соответственно, и обстановочка на станции к размеренному спокойствию не располагала.
Командир роты майор Шибановский ни одним мускулом не выдавал тревоги, но по той суете, которая царила в штабе, и по красному от пота лицу запыхавшегося от беготни офицера-делопроизводителя было ясно, что формирование роты продвигается через пень-колоду.
Аникин это понял без лишних расспросов. Когда он на перекладных добрался в расположение роты, самих «штрафников» там еще и в помине не было. Командование армии занималось доукомплектованием штатного офицерского состава штрафного подразделения, и, судя по свирепому выражению лица командира роты, работа эта затягивалась. До сих пор не явились в расположение несколько офицеров, в том числе и командир третьего взвода, заместителем которого должен был стать младший лейтенант Аникин.
Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Аникин знал по опыту, что для штрафной роты это была обычная практика: если ее формируют «с нуля», то сначала выстраивается структура штаба, командиров взводов и отделений, а уже потом в расположение роты прибывают сами «штрафники». Из-за этого и затеялась суета. До сих пор часть офицеров в роту не прибыла. То есть штат был не укомплектован и «штрафникам» из «товарняка» выгружаться не разрешали, хотя эшелон с рядовым личным составом штрафной роты уже давно находился на станции. После очередной бомбежки станции майор под свою ответственность приказал вывести людей из-под обстрела. «Из-за двух заср…цев в погонах личный состав гробить?! Не допущу!..» – ругался он, багровея на глазах.
VII
Ротный был настоящий кремень. Дважды ранен, в первый раз – под Сталинградом. Там же и орден Славы получил. Их у него еще два – Красной Звезды и Отечественной войны первой степени. И лицо у него – будто для ордена, из металла отлито: борозды морщин вперемешку со шрамами, как «кровостоки», и глаза из прищура смотрят так, будто штык-ножом насквозь буравят.
Аникин случайно стал свидетелем разноса, который майор устроил опоздавшим лейтенантам. Последними прибывшими и были старший лейтенант Каспревич и его замкомвзвода. Как позже узнал Андрей от своего командира-взводного, опоздали они из-за Каспревича. Добирались вместе, а Каспревич, как старший по званию, всю дорогу «командовал» своим попутчиком, упирая на то, что торопиться в штрафную роту не надо, что, мол, «подождут», и при каждой возможности устраивал привал с отдыхом.