Можно, конечно, в принципе, послать схему и порядок к черту, но этот отработанный план жизни помогает мне не думать о ненужном.
В принципе, не думать.
О том, что это не жизнь, а тупо забег с места на место — две константы — дом и работа. О том, что я не делаю ничего важного, а только плетусь по кругу — как хомячок у Юльки дома.
О Женьке.
О том, что я его, блять, люблю.
Что мне хочется до него дотронуться и не отпускать, забрать себе целиком, варить каждое утро кофе, травить шутки, играть в плейстейшн, целовать по приходу домой, видеть перед сном, когда просыпаюсь; слать смски спрашивая, дома ли он — у нас дома, трогать его подбородок с утра, ощущая лёгкую, подростковую почти щетину, и остальные дохуища вещей — банальных, неловких, каким-то диким образом придающих жизни смысл через чувство.
Но вместо этого я создаю себе график, список вещей на выполнение и ставлю галочки на сделанном ради секундного прилива эндорфинов.
А теперь всё сбилось — из-за мелкой фигни вроде душа, и пришлось потратить почти полдня, чтобы восстановить утраченное равновесие. Оно колебалось из стороны в сторону словно раскачанный маятник, пока я судорожно пытался поймать его покалеченными раненными пальцами.
Ванька — коллега мой по несчастью работе, заметил, и три раза выходил со мной покурить, пока мы ждали опаздывающих инвесторов. И если презентацию я провёл в приподнятом духе, то потом этот дух грохнулся в такую яму, что впору заподозрить себя в зачатках хронической депрессии.
Но, ничего, я справился. Упорядочил себя и поставил на место.
На полочку, ага.
Жека позвонил в четверг, предложив сходить к Лексу домой, ибо у них там тусовка и, ну, сам знаешь чел, тебе не помешает развеяться в человеческом обществе.
Моё настроение на общество близилось к отметке минус один, но желание видеть Жеку пересилило, и я заставил себя не задерживаться на работе, а поехать и хотя б напиться.
План-минимум, бля.
Точного адреса я не знал, но был подобран Лазарем по первому звонку, ибо когда звонил Жеке, они как раз ошивались где-то рядом и собирались ехать.
Остаток пути Лазарь ржал, что ему пора начать подрабатывать таксистом и брать с нас если не деньгами, то натурой.
Жека, уже чуть навеселе, обещал отдаться ему всей имеющейся натурой, причем здесь и до самого Лексового дома они уточняли детали.
В образовавшейся компашке все оказались мне знакомы, кроме нескольких друзей хозяина, не имеющих к хоккею никакого отношения.
Мы с Жекой разделились в процессе дебоша, потому что я жутко хотел жрать, сразу устремившись в сторону стола с закусью. Там меня нашел ещё один знакомый — одноклассник, с которым мы не виделись со времени выпуска. Нам было, что вспомнить.
Через некоторое время разговор оборвался — однокашник ткнул пальцем в сторону дверей, заржав:
— Глянь чё творят.
Я повернулся в сторону и чуть не попехнулся пивом. Жека, в долгой цветной юбке с розами и фиалками, накрашенный, с бантом в отросших волосах, небрежно облокотился на дверной косяк с видом дерзкого стиляги. Просканировал толпу насмешливым взглядом и, заметив меня, пошел навстречу. На него оглядывались, улыбаясь, а сзади, где виднелась яркая макушка Лазаря и хитрые глаза именинника, раздавались раскаты хохота.
— Ты сегодня тамада или так отрабатываешь Лазарю натурой? — усмехнулся, пока друг пожимал однокашнику руку.
— Не, я проспорил Лексу… не спрашивай как! — замахал руками, — короче, это было на прошлой неделе, и я проспорил, что, когда он скажет, я сутки буду ходить в юбке и бантах. Я, бля, забыть успел, а он припомнил и, вон, декорации принёс даже.
Наш одноклассник заржал:
— Хорошо хоть ноги не обрили.
— Хотя, тебе бы подошло, — поддразнил я.
Жека закатил глаза.
На самом деле, образ юной, трогательной девы к нему в принципе применить было трудно. Но смотрелось это настолько комично, что я не мог перестать фыркать.
— И как Вас теперь зовут, сеньора? — поинтересовался, пока Жека пододвигал остальных, чтоб сесть рядом с нами.
— Федосья, — вставил первее именинник. Обратился к Жеке: — Чтоб без жульничества — двадцать четыре часа.
— Мне спать что ли в этом?
— Естессно.
— Чел, ну ты… ладно, понял-принял.
Друг включился в разговор, и мы пили, трепаясь, что случилось с остальными одноклассниками, вспоминали всякое.
Наверное, в тот момент я выпил больше чем надо, потому, что в голову внезапно пришла тупая мысль: раз Жека в юбке, вполне может быть, что под юбкой ничего нет. Может, даже трусов. И если засунуть руку под юбку прямо сейчас, то можно коснуться выемки у кости на колене, маленьких волосков на ногах — и вверх, вверх…
Я дернулся от реальности развернувшегося перед воображением глюка, пытаясь сохранить невозмутимость на лице, но остро ощущая, как начинают пылать щеки.
Блять. Блять. А джинсы-то у меня не настолько мешковатые, чтобы скрыть…
Я рывком встал и на недоуменные взгляды собеседников бросил, что забыл… э-э-э, кое-что сделать и щас вернусь.
Закрылся в туалете, закрыл глаза. Ну да, самое время подрочить.
Прийти сюда было отвратительной идеей, потому, что даже в этой дурацкой юбке он для меня…
Нет, не так, он — не для меня.
И поэтому я сижу тут на корточках и не знаю, что лучше: начать дрочить прям здесь или попробовать успокоиться.
И всё так идиотически получается, особенно когда я понимаю, что он ЗНАЕТ.
Интересно, зная — он предполагает наличие у меня подобных мыслей? Знает, что бывают дни, когда он приходит ко мне домой и я наяву вижу, как он, вместо того, чтобы наклониться и расшнуровать кроссы, вжимает мня в стену и целует, целует, целует, трахает губами до потери сознания?
Думает ли о том, что когда у меня утром стояк — это запросто может быть из-за него, а не из-за порнографии с размытыми лицами, снившейся мне до всего этого.
Думал, сколько раз я представлял его голым, отсасывающим мне в душе?
С чего это началось?
Я не раз задаю себе этот вопрос, но он настолько широкий, что перескакиваю с причины на причину, с одного воспоминания на другое, ускользаю от вопроса, перевожу мысль на другие темы, где тоже больно, но чуть меньше. Загружаю себя работой, блядством, да чем угодно, потому, что если подумать, волосы встают дыбом от того, насколько давно это началось и какую часть этого времени я тупо игнорировал пульсацию в груди, заранее бракуя, как бесполезное.
Оно и есть — бесполезное.
Только теперь ещё и хлещет по щекам, как провинившегося ребёнка за пошлое, браное слово.
Этот порочный круг депрессионного размышления прерывает стук в дверь и осторожное:
— Некит?
Но я всё равно дёргаюсь и шарахаюсь от двери, как от электрического провода.
Знает ли он, что именно этот дурной пульс, грязные галлюцинации и постоянное постыдное чувство, будто застали за дрочкой — заставило меня отдалиться.
Это, а не смерть бабули или что-то ещё.
— Некит? Ты там? Всё норм?
Считаю. Вспоминаю список дел на сегодня. Успокаиваюсь.
— Да, норм. Перепил.
Тремя секундами после:
— Ты мне не трави, ок? У тебя голос не бухой ни разу.
Блять. Заставляю себя собраться.
— Жек, норм. У меня немного живот болит, но уже получше…
— Окей, чел, но я тебе поверю, если ты оттуда выйдешь.
Настырное чудовище.
— Омг, чувак я сижу в туалете.
— Я жду.
Вздыхаю. Даю себе время, нажимая на слив и смотря как мерно утекает в канализацию вода.
Собираясь, замыкаю в себе сундук Пандоры и выхожу. Наверное, глаза у меня чуть уставшие и замученные, потому что он осматривает меня с головы до ног внимательным взглядом. В дурацкой юбке и банте это сочетание просто угарное и я пфыркаю:
— Расслабься, мамочка. Лучше бант перевяжи, а то съезжает.
— Я бы сказал, куда тебе пойти…
— Но ты сегодня леди, а леди матом не выражаются? — перебиваю.
— Некит, ты б своё лицо видел, когда сваливал, — не принимает шутки.