Дотащил я ее до Ракушки. Я ведь не целитель, на Халию была вся надежда.
Как старуха орала на меня!
— Зачем ты эту падаль сюда притащил, дурак?! Если ее хозяин подыхать бросил, то не нам вмешиваться! Хочешь, чтобы мой дом сожгли? Или копы на нас мокруху повесили? Эта дура все равно сдохнет через полчаса, тут и гадать не надо — ее судьба уже написана!
А сама тем временем бинты вытащила, котелок на печь швырнула, мешочки трав распотрошила.
— На мансарду ее неси и убирайся вон с глаз моих, ниароне безмозглый! — прошипела.
Я оттащил девчонку в свою комнатушку, поклонился Халии и ушел.
С тех пор у нее не появлялся.
В конце лета Халия сама меня разыскала. Явилась ни свет ни заря на грязный речной вокзал Темного города, где я, прикрывшись тряпьем, спал в щели между стеной и пивной лавкой. Старуха процокала шпильками (этот звук разбудил меня не хуже рева пароходной сирены), присела в двух шагах, навалившись на стену и попыхивая сигаркой в мундштуке, шепнула в пространство:
— Говорят, копы ищут парня — связного какой-то шибко преступной международной банды. Награду обещают. Глянь, не попадался? — и подвинула пахнущую типографской краской газетку, которая должна была появиться у утренних разносчиков только часа через два.
Я глянул на мерзкий карандашный портрет с тщательно прорисованными прыщами на носу. Отдаленное сходство есть, но в жизни я себе казался симпатичнее. Прочитал подпись: разыскивается... лет семнадцать (я был высок и крепок для своих пятнадцати), волосы русые, глаза серые, лицо загорелое, овальное... Половину столичных подростков можно забрить под такое описание. Прыщей, кстати, у меня было куда меньше.
— Не встречал, — говорю.
Она кивнула и ушла.
Намек я понял правильно. Снялся с места через полчаса после ее ухода, поблуждал под дождем по пустынной Тьме, только уснувшей после ночных увеселений, и забрел проулками в Ракушку.
Нулевой дом ждал и открылся сразу, едва я прошел пару шагов по деревянным доскам, брошенным через грязь. Старуха, похоже, по-прежнему жила одна. Посторонних запахов типа лекарств не чувствовалось. Выжила та девчонка или похоронена в таинственном саду ведьмы, я не стал спрашивать, а Халия и не вспомнила о том инциденте.
Она покрасила мне волосы самовозобновляющейся краской в каштановый цвет, капнула в глаза какой-то дрянью, от которой их сначала едва не выело, а потом радужка стала черной, как у роненов. Последний штрих — приклеенный на скулу шрам, тоже несмываемый. За такой яркой приметой лица никто не рассмотрит, да и выглядеть я стал еще старше, особенно, если волосы зачесать назад и собрать в хвост на затылке, что я и сделал. Жаль, борода еще не росла, с щетиной был бы совсем брутальный тип.
Я потрогал шрам.
— А снять как?
— Через год истает сам. А если невтерпеж — растворишь, как ты судьбы моих клиентов растворяешь в хаосе возможностей, парень. Поняла я, почему все пути лгут, когда ты приходишь. Карты ни причем.
— Но мне-то ты иногда гадала.
Она засмеялась, обнажив крепкие, но желтоватые от табака зубы:
— Не гадала, а правду говорила. Факт. У старой Халии многие в долгу. А у них — свои должники. Трудно ли узнать, что надо? Во Тьме тебя не отыщут, пока я жива, а ты слушаешь звезды. Но завтра не приходи сюда, Сархи.
Я и не собирался. У меня было важное мероприятие: проникновение в Академию.
***
Почти все лето, когда я поднимался в Верхний, то изучал и подступы к Академии, огороженной, как крепость. Целый городок располагался на Серых горах километрах в десяти от кварталов аристократических особняков, за магически защищенными стенами с несколькими проходными, снабженными вертушками. Вход только по студенческим и служебным пропускам. И магические датчики на каждом шагу.
Я знал: легко не будет. Но тут впервые задумался о цене за риск.
Вырваться на свободу, а потом самому же ступить в ловушку... Не просто ступить, а из шкуры вывернуться, но залезть в западню, в которую не пускают... ну не дурак?
Но мне было почти пятнадцать лет и море по колено. Раз решил залезть, значит, залезу. Анти-маг я или нет?
И о родителях думал все чаще. Они мне в то время каждую ночь снились. И просыпался я со зверской тоской в душе.
Проблема решилась сама собой. В предпоследний день лета в Академии был объявлен 'День открытых дверей'. Возвращались с каникул студенты и объявлялись вступительные конкурсы для абитуриентов. Поступающие приезжали с родителями, братьями и сестрами, и лучшего дня для для того, чтобы попасть внутрь, пришлось бы ждать еще год.
Предупрежденный заранее объявлением в газете 'Новости столицы', я приоделся и отправился к студенческому городку зайцем на омнибусе, чтобы парадные ботинки не мять.
Плечо мне оттягивал рюкзак со всем необходимым на первое время: сухой паек, старая одежонка, связка отмычек, моток сверхпрочной веревки, пилки, кусачки, пачка тетрадей, грифели, спиртовка с капсулами, кастет и прочая жизненно необходимая дребедень для нелегального обучения в высшей школе магии.
Почти все сбережения угрохал на экипировку.
Картина в Академии порадовала: большие, вечно закрытые парадные ворота, украшенные в тот день всякой розово-огненной ерундой, распахнуты. Внутрь вползает лента желающих прикоснуться к магическим тайнам и бесплатным бутербродам, воздух сдержанно гудит разговорами.
Хороший фон, если бы еще не прерывался магическими усилителями голосов.
Пока я толкался среди поступающих, жадно глазея на магов и запоминая расположение зданий, эти усилители так меня достали, что я и сам не заметил, как заткнул их. Обнаружил случившееся по поднявшемуся вдруг гвалту, в котором утонули голоса магистров, и испугался.
Обошлось.
Дар я приструнил. Маги посуетились и все свои цацки восстановили или другие приволокли.
Но висевший в воздухе торжественный настрой сменился на какой-то нехороший, тяжелый. Точно такой, — вспомнил я, — ощущался в допросной, когда меня армейцы взяли. Магистры окидывали площадь настороженными взглядами, в толпе прибавилось людей с военной выправкой, особенно много их кучковалось у парадных ворот.
Мне бы тогда исхитриться и уйти, дураку, но я остался. Слишком долго ждал этого дня и готовился. Жалко стало мечты, потерянного времени и денег. И вместо бегства я с толпой абитуриентов и сопровождающих просочился в главное здание, хотя все нутро вопило и упиралось.
На экскурсию нас повел сам ректор — мужик лет под пятьдесят, с легкой сединой на висках. Мантия у него была шикарная — черная как смоль, ни отблеска на сгибах ткани, словно в бездну смотришь. От родителей я знал, что ректор был черным магом, а имя забыл, но он сам напомнил, когда приветственную речь толкал.
Нико Дамис. Благороднейшая внешность, высокий лоб мудреца, проникновенные карие глаза и рваный рубец на скуле, как от когтя демона. Я еще тогда, помнится, подумал, что мой искусственный шрам выглядит в точности таким же.
Вот там, в огромном холле с магической подсветкой колонн и стен, усиленной зеркалами, ректор первым делом подвел нас к стене с портретами выпускников Академии. Пока он рассказывал, фигуры в полный рост выступали из гладкой поверхности камня, на миг повисали в воздухе и исчезали.
Сначала шли почти все с траурными рамками — основатели, их ближайшие последователи. Потом — знаменитые или внесшие тихий, но ощутимый вклад в магические науки. И вот, когда в глазах у меня уже зарябило, прозвучала до боли знакомая фамилия. Моя. И я впервые увидел своего деда по отцу. Ничего такой, статный и властный. Орлиный взгляд, бакенбарды, костюм академика. И без рамки. Жив, значит. Интересно, почему папа-мама о нем никогда не вспоминали?
Когда пошли современники, публика совсем оживилась: узнавала родственников. Я отвлекся, услышав за спиной громкий юношеский басок, заглушивший даже ректора:
— Мам, а ты тут на себя не похожа!
Я глянул через плечо, чтобы сравнить. Действительно, высокая блондинка выглядела куда лучше своего портрета, особенно, ее пышная грудь в декольте. А когда я отвернулся, в стене угасали лица моих отца и матери. Живые, улыбающиеся лица.