***
Дарёне приснилась зеленоглазая соперница из приморского городишки. Тонкая и стройная, гибче лозы, с пепельными волосами, заплетёнными в невероятной толщины косу, она насмешливо и победоносно смотрела на Дарёну, поигрывая Цветанкиным ожерельем-оберегом. Повертев его на пальце, она, смеясь, прикусила одно из янтарных звеньев белыми зубами… Сверкнул острый клычок – не человечий, звериный. А в другой руке… Горло Дарёны стиснулось, и она, обездвиженная ужасом, даже не смогла крикнуть. Другой рукой мерзавка держала за волосы Цветанкину голову, но не отрубленную, а скорее, зверски отгрызенную острыми зубами. С шеи капала кровь, а глаза Цветанки смотрели на Дарёну с тоской и мольбой…
«Это сон, только сон», – подумала Дарёна.
«Звяк, звяк, звяк», – завораживающим ритмом звенели серебряные гроздья бубенцов. Кошмар отступил, из глаз покатились слёзы, и девушке почудилось, будто над нею склонился кто-то ласковый и до тоскливой боли в сердце знакомый… Мама. Её мудрая улыбка солнечным лучиком проникала в любую бездонную тьму, прогоняя беспросветный мрак отчаяния. И пусть над заросшим травой могильным холмиком уже, должно быть, давно плакали лишь ветер с дождём, для Дарёны мама всегда оставалась живой…
Увы, она пришла в себя не дома – в какой-то незнакомой комнате. Бревенчатые стены, хорошо утеплённые мхом, одно маленькое окошко, пропускавшее довольно мало света, пара лавок и сундук… Уютное тепло пухового одеяла ласкало и тело, и душу, так что мысли отяжелели и еле ползли в голове, неповоротливые и косолапые. Простая и добротная постель на деревянной лежанке показалась девушке царским ложем: за всю скитальческую жизнь Дарёне не доводилось спать с таким удобством. Матрас был набит какими-то ароматными травами – то ли мятой с тимьяном и шалфеем, а то ли лепестками цветов… Где она? Да неважно. Надёжно, тихо, спокойно, никто не гонит – отчего бы не понежиться, хотя на дворе и был уже в самом разгаре день? Никуда не нужно было бежать, и раны совершенно не беспокоили, только слабость и озноб, да голову разламывала боль – череп, казалось, вот-вот треснет, как тыква, с размаху брошенная о стену. Время от времени, когда Дарёна закрывала глаза, её словно засасывало в какой-то колодец, гулкий и бесконечный… И в груди беспокойно чесалось, заставляя покашливать: видно, путешествие в мокрой одежде по осеннему холоду не прошло бесследно…
Только тут Дарёна наконец заметила, что на душистом матрасе, под замечательно тёплым пёстрым одеялом она лежит совсем голой. Раны прикрывали новые чистые повязки, но не тугие – так что можно было сдвинуть и увидеть, что под ними… всё зажило. Потому и не болело! Розовые рубцы – вот всё, что осталось от изнурительно кровоточивших ран.
Первой мыслью было: «Сколько я здесь пролежала?» Раны не могли зажить за один день. Значит, долго… Одежды своей Дарёна нигде не находила, сколько ни всматривалась в сумрачные углы комнаты. Только торчащий между брёвнами мох, мрачный ларь с плоской крышкой из потемневшего дерева, пустые лавки и развешанные по стенам веники из пахучих трав…
Попытавшись приподняться, Дарёна поняла: глупая затея. Комната сразу закачалась и поплыла вокруг неё, а пустой до жестокой тоски желудок стиснула лапа дурноты. Во рту стало кисло. Упав назад на подушку, девушка тихонько лежала, моля эту невыносимую немощь поскорее пройти…
От тихого скрипа половицы за дверью Дарёна сжалась в комочек. Своим пустым, мучимым тошнотой нутром она вдруг почувствовала приближение кого-то очень сильного и опасного, и в её кожу будто вонзилась разом туча ледяных иголочек. Волна звериной силы, которая катилась впереди того, кто собирался войти, поднимала каждый волосок на теле; если бы Дарёна могла, она бы выпрыгнула в окошко. Эта сила кралась на мягких лапах, окутанная плащом из лесной, шуршащей и духмяной тени, и девушка обречённо обмякла в постели и закрыла глаза…
В сумраке закрытых век Дарёна слышала скрип двери и мягкие, едва различимые шаги. Волна звериной силы докатилась до неё и обдала пенными брызгами мурашек, мягко и властно обняла и придавила, будто кто-то сверху лёг на девушку. Эта тёплая тяжесть не пугала, напротив – Дарёна вдруг ощутила в ней что-то неуловимо родное и желанное… Словно полузабытая, но когда-то любимая сказка пришла из лесной чащи, вопросительно и ласково заглядывая в глаза: «Ты меня узнаёшь?» Сказка эта была теплее материнского молока, светлее маминой улыбки. Она смотрела на Дарёну влажными глазами, полными грустной нежности: «Как ты выросла…» Сердце неистово сжалось и рванулось из груди в горячем порыве узнавания, а глаза заколола солёная близость слёз. Воздух влился в сдавленную грудь, и с глубоким судорожным хрипом Дарёна вскинулась…
– Ах-ха…
Ей удалось только чуть приподняться на локте, но и этого было достаточно. На неё смотрели ярко-голубые глаза – чистые, как льдинки, с длинными тёмными ресницами. Что-то неуловимо кошачье, хищное чувствовалось в их форме и разрезе. Их обладательница стояла над Дарёной, чуть-чуть нагнувшись над постелью – высокая, с шапкой крупных чёрных кудрей. Её тёплая рука мягко скользнула Дарёне под спину, помогая сесть. Одеяло упало, открыв грудь. Девушка смущённо натянула его на себя, а черноволосая незнакомка присела на край постели. На ней была льняная рубашка, заправленная в кожаные штаны с зелёным вышитым кушаком, на ногах – чувяки на ремешках, обмотанных вперехлёст вокруг голеней. Коротко подрезанные, но очень густые кудри не достигали и до середины длинной гордой шеи. Их атласный блеск что-то напоминал Дарёне… Шерсть того огромного кота блестела под её пальцами точно так же. И глаза… того же цвета.
– Повязки можно уже снять, – сказала незнакомка. Её голос был низким и прохладным, и от его звука внутри у девушки что-то снова сжалось – мягко, не то обречённо, не то нежно.
Чтобы снять повязки, одеяло пришлось откинуть совсем. Взгляд голубых глаз бархатно скользнул по телу, будто тёплая ладонь, и щёки Дарёны запылали жаром.
– Где моя одежда? – глухо пробормотала она.
– Одёжка твоя грязная совсем была, – ответила незнакомка. – И в крови. Постирана, на печке сохнет. Лежи, рано тебе ещё вставать.
– А давно я тут? – Дарёна зябко съёжилась под одеялом, не в силах понять, какие чувства она испытывала от взгляда этих глаз, ясных и воспламеняющих, как летнее небо.
– С минувшей ночи, – с усмешкой ответила чернокудрая женщина. – Звать меня Млада.
– Подожди! – Девушка не могла поверить своим ушам. – Как – с минувшей ночи? Не может такого быть! А… а раны?
Млада не спешила отвечать. Дарёна провалилась в голубую бездну её задумчивого взгляда, и в её сердце снова постучалась старая сказка, обволакивая душу своими тенисто-лесными чарами и невыносимо родной материнской нежностью. Пальцы Млады прохладно и невесомо коснулись щеки.
– Дарёнка, – проговорила она с теплотой в голосе. – Ну, вот мы с тобой и встретились.
Что это? Откуда это чувство? Дарёну словно солнышко обогрело, заплясав зайчиками на коже и загораясь золотом на волосах. Она видела Младу в первый раз, но у старой сказки были её глаза и голос, её сильные плечи и тёплые руки, её неслышная походка, её чёрные кудри и красивые соболиные брови. Раньше сказка была не пойми кто – то ли птица, то ли чудо-зверь с человечьими глазами, а то ли сам дух лесной… Теперь же Дарёна увидела её так близко, что даже страшно стало. Знобкая дрожь встряхнула и тело, и душу.