А дыхание Млады уже щекотно согревало ей щёки и губы, пальцы переплетались с прядями волос.
– Кто ты?… Я тебя знаю? – пролепетала девушка, тоже дотрагиваясь до атласных чёрных кудрей Млады. Ну точно – кошачья шерсть под луной… – Откуда ты знаешь, как меня зовут?
Млада поймала её пальцы и сжала. В уголках её глаз притаилась улыбка.
– Не всё сразу, голубка. Тебе силы подкрепить надо сначала.
Тёплый, горьковатый травяной отвар согрел дрожащие губы Дарёны, а рука Млады поднесла к её рту кусок ржаного хлеба с лесным мёдом. Голод клыкастым змием взвился внутри, поднялся на дыбы, рыча и пуская кислую тоскливую слюну, и Дарёна жадно, с урчанием впилась зубами в хлеб. Тёмный, терпкий мёд обволакивал горло и грел изголодавшееся нутро, ложась в него легко и в то же время сытно, а взгляд Млады окутывал ласковыми мурашками плечи девушки. Да, это была её сказка – добрый зверь с человечьими глазами, но уже без поросшей мхом зеленоватой шкуры, огромных когтей и хвоста. Соскучившийся по ней зверь…
А небо, как высокомерная жеманница, смотрелось в зеркало из Цветанкиной крови…
***
Отец Дарёны, Добродан сын Калинин, был высоким, сильным, русобородым человеком – молодец из молодцов. Он любил мать и был ласков с детьми – Дарёной и её двумя младшими братишками. Служил Добродан княжеским ловчим, в охоте знал толк, и хоть знатным родом похвастаться не мог, но был смел и искусен в звериной травле, за что князь Вранокрыл его отличал и щедро жаловал деньгами и подарками. Семья не знала нужды, дом был полной чашей, дети учились счёту, грамоте и музыке. Пока однажды не пришла беда…
С очередной княжеской охоты отец вернулся домой бледный и окровавленный, в разодранной одежде: на его теле алели глубокие борозды – следы когтей огромного зверя, а одна его рука была сильно изорвана зубами.
«Ох, Доброданушка, нешто тебя медведь заломал?!» – запричитала мать.
«Нет, Ждана, не медведь, – глухо простонал отец. И рыкнул, страдальчески морщась: – Не вой, жена! Детей убери! Да перевяжи меня…»
У маленькой, несмышлёной Дарёнки стало холодно под сердцем: горькая, лихая беда встала перед нею во весь рост, как темноглазое чудовище. Отец зачем-то спрятался в погребе и велел запереть дверь, а если придут люди князя – отвечать им, что он домой не возвращался.
«К чему такое? – недоумевала мать. – Князь же тебя всегда жаловал! За что теперь тебе опала?»
Отец, весь в пропитанных кровью бинтах, незнакомо и странно оскалился:
«Не рассуждай! Делай, что говорят!» – Что-то чужое и страшное блеснуло в его глазах – у Дарёны даже спина похолодела.
Люди князя и правда пришли – назавтра. Дарёне было больно видеть, как мама – статная, гордая красавица, с тёмными косами и в расшитом жемчугами платье, кланяется и лебезит перед грубыми и бесцеремонными бородатыми мужчинами. Они не поверили ей и принялись обыскивать дом, заглядывая всюду, переворачивали и скидывали на пол даже перины с подушками в спальне. Когда они направились к погребу, мать стала белее полотна, но с её сурово поджатых, каменно-немых губ не слетело ни слова. Однако самый главный бородач по имени Милован – кирпично-рыжий, в красной шапке и с сытым брюшком, поддерживаемым широким кушаком – приметил, как она переменилась в лице. «Что, курва? Там муженька прячешь?» – зарычал он, наступая. Мать прислонилась спиной к стене и, обречённо поникнув головой, закрыла глаза…
Но в погребе никого не обнаружили. Глаза матери блеснули радостью, когда княжеские слуги вернулись, разводя руками:
«Нету…»
Они не заметили дверцу, загромождённую снаружи разнообразным домашним скарбом. Милован погрозил кулаком, и княжеская охрана ушла, только грязные следы их ног по всему дому остались. Когда конный отряд скрылся из виду в сухом облаке дорожной пыли, мать кинулась в погреб освобождать дверцу, и оттуда на неё почти вывалился отец – весь трясущийся, всклокоченный и бледный, с диким и странным блеском в глазах. Его было не узнать.
Ещё два дня и две ночи просидел отец в погребе… А на третью ночь Дарёну разбудил страшный рык и вой. Пронзительный женский крик натянулся и лопнул, как тетива… Из погреба тёмной лохматой тучей выскочил чудовищных размеров зверь, похожий на волка, с могучей грудью и широкими лапами, со вздыбленной на загривке шерстью и горящими глазами. Сбив с ног мать, он огромными прыжками помчался наверх, чуть не сшиб застывшую столбом от ужаса Дарёну, выбил дверь и безвозвратно исчез в ночной темноте.
Только потом со слов матери Дарёна узнала, кого решил затравить князь на той злосчастной охоте – оборотня, или, как их называли, Марушиного пса. Травля вышла несчастливой: зверь оказался слишком силён и сам всех чуть не растерзал. Вранокрыл остался без царапинки, а вот отцу Дарёны сильно досталось. Князь без колебаний приказал убить защитившего его ловчего на месте, дабы он не превратился в такого же зверя, но тому удалось уйти от погони. Увы – ненадолго… Больше Дарёна никогда не видела своего отца – ни в человеческом облике, ни в зверином, и не знала, жив ли он.
Мать осталась в странном положении – ни вдова, ни мужняя жена. Стала она просить у владыки содержание для себя и детей – хотя бы в половину жалованья отца, но скупой князь выделил четверть. Да и то выплачивалась она из рук вон плохо – когда с задержками, а когда и не полностью. Так прожили они сиротами несколько лет; если при отце семья жила безбедно, то теперь познала нужду, хлебнув горя полной ложкой. Мясо у них бывало только по большим праздникам, а в будни перебивались с хлеба на квас да с каши на овощи.
А однажды – Дарёне шёл тогда пятнадцатый год – летним вечером князь явился к ним сам, в сопровождении двоих доверенных охранников. Хоть и жили они теперь бедно, мать расстаралась в меру сил, выставив для высокого гостя на стол всё самое лучшее – то, что приберегалось к празднику. Дарёне владыка княжества запомнился высоким, грузноватым, немного сутулым мужчиной с длинными руками, угрюмыми бровями и чёрной бородой, прихваченной изморозью седины. Такой же иней серебрился на его висках, а длинные неопрятные пряди волос, спускавшиеся ему на шею и плечи, были чернее воронова крыла, даже отливали синевой. Вёл он себя у них в доме высокомерно и по-хозяйски, а мать слова не смела ему сказать супротив: кормилец, как-никак, хоть и не слишком щедрый. Он давно уж засматривался на жену своего лучшего ловчего, да при живом муже посягнуть на неё не решался. Теперь же, разглаживая бороду, он щурился и хитро поблёскивал глазами, точно кот, задумавший какую-то пакость.
Дарёне владыка не нравился, но она, послушно исполняя наказ матери, сидела в спальне, пока князь ужинал. Но когда из горницы послышались крики, девушка не удержалась и кинулась на помощь (братцы были ещё малы). Что же предстало её глазам? Вранокрыл, повалив мать на стол, пытался прямо там, посреди перевёрнутой посуды и разбросанных кушаний, овладеть ею. Праздничная, вышитая алыми узорами скатерть была облита медовой брагой из опрокинутого кувшина. Мать отбивалась, но где уж ей – князь тяжело навалился на неё всем своим брюхом.
Что-то щёлкнуло в голове Дарёны, ярость ударом плётки обожгла лопатки, а дыхание сбилось, точно перехваченное и задавленное злой властной лапой. Ей были мерзки длинные, как грабли, ручищи князя, его жирные мясистые губы, которыми он тянулся к маминому лицу, его сытое пузо и лохматая борода. Девушка кинулась в кухню, взяла там у печки ухват и с ненавистью два раза вытянула им владыку по спине, крича: