— Кстати, раздеться ты не хочешь? Или думаешь, что ночью нам перед первым днем процедур устроят неприятности?
Вообще-то Джек ничего такого не думал, но не хотелось признаваться, что у него просто был момент позорной слабости, когда раздеться он даже не подумал. Так что он решил слегка слукавить.
— Именно. Лучше уж выскакивать в коридор полностью одетым.
— Тогда спокойной ночи.
— И тебе.
В комнате воцарилась тишина. Джек перевернулся на спину, уставился в потолок. Дремота отступила, теперь хотелось просто лежать, смотреть на то, как на потолке колышутся тени.
— Подвинься, — его бесцеремонно пихнули в бок.
— Это моя койка.
— И ты в ней, да-да, я знаю. И что приличные мальчики не пускают в койку малознакомых парней — тоже.
— Я ведь даже имени твоего не знаю, — развеселился Джек.
— Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет, — пафосно провозгласил Двадцать Четвертый.
Джек рассмеялся.
— Ладно, давай спать… роза. У меня завтра будет трудный день.
Сосед словно только этого и ждал, мгновенно задремал, все так же обнимая Джека. Странно, но какого-то особого отвращения это не вызывало, хотя опыта валяться в обнимку с практически незнакомыми парнями Джек не имел. Оказывается, это даже приятно в чем-то.
Додумать мысль он не успел, его сморило сном, долгим и темным, но принесшим с собой отдых и какое-то подобие покоя, хотя в последнем Джек склонен был все-таки винить своего драгоценного соседа.
— Проснулся? — хрипло поинтересовался тот, не открывая глаз.
— Вроде как. Руки убери, мне пора вставать.
Двадцать Четвертый подождал, пока Джек поднимется с койки, перекатился на нагретое им место, разлегся еще более вольготно.
Джек потер подбородок, решил, что стоит побриться, благо, что щетина у него была малозаметной, так что бриться можно было всего лишь один раз, с утра. Но пока что неизвестно, каким будет завтрашнее утро.
— Я буду тебя ждать, — пообещали ему в спину.
— Жди-жди, я всего лишь совершать гигиенические процедуры.
Коммуникатор деликатно помалкивал до самого момента возвращения Джека в комнату, после чего одарил сообщением о том, что номер семьдесят шесть ожидают в лаборатории.
— Удивительно, что нас не поприветствовали с утра сообщением с перечнем номеров тех, кто не пережил ночь, — хмыкнул Джек, раздеваясь.
В лабораторию прибыть следовало в одних трусах.
— Наверное, все из нас ее пережили, ну или просто в Программе решили не пугать первую волну.
Джек вздохнул и вышел из комнаты. По ногам потянуло сквозняком, взбирающимся все выше, на спину. Из соседних комнат выходили другие номера, которым не повезло попасть в утреннюю смену.
— Привет, — кивнул Восемьдесят Первый.
— Привет. Ничего нового не случилось?
— Да вроде бы нет. Ну или мы проспали объявление всей сотней… почти всей сотней.
Постепенно их сонная толпа редела, солдаты сворачивали в лаборатории по номерам. Джек остался последним, когда добрался до семь-джей.
— Входите, — пригласили его изнутри.
Джек перешагнул порог, зажмурился от ослепительного света, бьющего в лицо. Босые ноги холодил пол. Вокруг пахло так, как обычно пахнет в подобных кабинетах, лекарствами, безнадежностью и чем-то сладковатым.
— Садитесь вот сюда.
Проморгавшись, Джек заметил кресло, весьма похожее на пыточное приспособление, во всяком случае, ремни на подлокотниках доверия ему не внушали.
— Это просто капельница, ничего страшного, номер семьдесят шесть. Вы ненадолго уснете, а когда проснетесь, сможете уйти, если организм отреагирует на все адекватно, — пояснил доктор.
— Что, прямо вот так? — удивился Джек. — А зачем мне засыпать под вашей капельницей?
— Не хотите, не засыпайте, но вам быстро наскучит лежать в тишине и темноте. Мы выключим свет.
Джек уселся в кресло, милая медсестра быстро, демонстрируя немалую сноровку в использовании этого кресла, пристегнула его руки и ноги ремнями, потом попросила откинуть назад голову, зафиксировала ремнем через лоб. Потом в руку что-то кольнуло.
И наступила темнота, пронизанная болью. Джек корчился, не в силах пошевелиться, орал, не имея языка и, кажется, пару раз умер. Но боль не прекращалась, нарастала, растекалась по всему телу. И все прибывала, словно волны на берег, только вот волны могут отхлынуть, а боль не могла.
— Все, — услышал он сквозь туман.
Прибывать боль перестала, осталась лишь жгучими осколками внутри, вызывая нестерпимое желание вырезать их из-под кожи. Джек радовался, что не может пошевелиться, иначе он непременно кинулся бы раздирать себе грудь ногтями в попытке выцарапать боль.
— Идти можете?
— Нет, — просипел он.
Его положение в пространстве как-то изменилось, он никак не мог понять, как именно, кажется, он потерял всякую связь с реальностью. Потом рядом раздался голос, от которого словно дохнуло холодом, частично остудив эти осколки. Понять обращенные к нему слова Джек никак не мог, однако интонацию улавливал, вопросительную и обеспокоенную. И, кажется, там были какие-то числа. Одно число, повторяющееся раз за разом на все лады, потом еще что-то про солнце. Джек негромко застонал, показывая, что, если это адресовано ему, то он прекрасно все слышит.
Его тело коснулось что-то мокрое и холодное, принялось обтирать. Когда оно добралось до лица, Джек попытался высунуть язык и лизнуть эту штуку, чтобы немного охладиться.
— Пить? — спросили наверху.
Джек что-то промычал, хотя не представлял, как сможет глотать, гортань напоминала пылающий ад.
— Вот так.
На губы упала пара прохладных капель, затем еще и еще. Джек смог высунуть кончик языка, когда вода попала на него, жить сразу стало легче. Потом его голову приподняли, к губам прижался край стакана. Первый глоток был мучительнейшей пыткой, вода словно испарилась, второй скатился куда-то внутрь, словно по промасленной бумаге. И лишь третий глоток Джек смог ощутить и распробовать.
— Вот так, Солнышко, пей.
Джек сделал еще пару глотков, открыл глаза. Все плыло, покачивалось и двоилось, даже Двадцать Четвертый.
— Я жив, — прохрипел Джек.
Собственный голос казался каким-то чужим и скрипучим.
— Жив, — его снова погладили мокрой тряпкой по лицу.
— Долго я тут валялся?
— Четыре часа агонии. Я думал, что ты отъедешь, но доктора в один голос твердили, что это нормально, твой организм должен перестроиться. Вставай.
— Что?
— Давай, я поставлю тебя на ноги. Шевелись.
Джек вспомнил, что шевелиться здесь — единственный способ выжить. Даже если тело не подчиняется.
— А было объявление об умерших?
— Я записал номера, — лгать Двадцать Четвертый не стал даже сейчас. — Твоя маленькая подружка скончалась.
— Семьдесят Вторая?
Почему-то сейчас это воспринималось весьма отстраненно. Да, она умерла, но что с того, если вскоре Джек к ней присоединится, судя по всему. Душа казалась куском тряпки, непрочно прибитой к рейке тела.
— Переставляй ноги, давай, Солнышко, вот так.
Джек смутно удивился тому, что он, оказывается, что-то там переставляет. Ног, равно как и рук и прочих частей тела, он не ощущал совершенно.
— Когда у тебя…
— Еще три часа. Все нормально, мы успеем, ты очнешься как раз вовремя, чтобы за мной поухаживать. А завтра у нас “белый” день, тренировки, проба новых тел и все такое. И никаких инъекций.
И много полупустых столов, но об этом Джек говорить не стал. Не сейчас. Пока что не время оплакивать умерших, ругать Программу или орать в небо, потрясая кулаками. Уходят не всегда лучшие, иногда уходят самые слабые. Какой-то скрытый дефект организма, не выявленный обычной медициной, какая-то давно перенесенная эпидемия, внезапно вылезшая и повернувшаяся боком…
Ощущение тела вернулось внезапно, так что Джек застонал, едва не повалившись на пол.
— Тише-тише, — Двадцать Четвертый придержал его. — Вот так, Солнышко.