Кеута была единственным близким ему человеком. Может быть, даже за всю жизнь? Правда, трудно вспомнить жизнь до неё. Не воспоминания, а сухое резюме: жил, рос, учился...
Было ли что-то тёплое, настоящее? Игра в охоту. Остро заточенные палки, которые хорошо втыкались в сырые кочки на болотистой земле. У Мейса это всегда получалось лучше — он метал «копья» без промаха.
Что за чёрт? Откуда всё это?! И Эвика... Кто такая Эвика? Пепельная, деловитая, жизнерадостная и хитрая. Уши торчком.
— У меня никогда не было собаки, — прошептал Ганг в темноту, будто споря со своим сознанием.
Но Эвика была не собакой! Собаку звали Эви. В честь Эвики — девочки с большими синими глазами. Она рвала перечную мяту в саду и делала из неё чудной напиток, которым угощала его и Мейса. Мейс потом сказал, что у него сводит живот после двух стаканов, но он не может отказаться от того, что предлагает Эвика.
А что было, когда Ганг — или это было не с ним? — и Эвика пошли на фестиваль пирогов без Мейса? Ганг купил ей сувенир — медальон в виде торта на цепочке. Эвика потом показывала Мейсу: «Это Вакий подарил». Мейс состроил рожу и сказал, что медальон похож на затычку для ванной. Эвику это только рассмешило.
Было ли такое, что с Мейсом приходилось ссориться из-за Эвики? Что уж теперь! Ведь её пришлось оставить. Почему? Куда пришлось уйти?
И что потом? Жизнь стала другой. Всё вокруг стало другим. Высокие дома, бесконечные равнины, вечный туман и никого родного кроме Мейса. И маленькой собачонки, которая прибилась в поле. Она и стала Эви в память о той девочке. Ведь всё можно было забыть если не стараться помнить!
Собаку потом тоже пришлось оставить. Она была уже не щенком, и как она заливалась лаем, когда в воздухе пульсировала и разверзалась дыра, раскидывая чёрные искры... А Мейс тоже был уже не мальчик — на его щеках была уже довольно твёрдая щетина... Всё это когда-то снилось Гангу? Ведь этого не могло быть на самом деле.
***
— Тебя не беспокоит, когда по небу ходят волны? — спросил Ганг.
— Что? — Кеута вырвала ещё один лист из альбома и отложила в сторону. Она никогда не комкала бумагу, а аккуратно складывала в стопку, даже если набросок казался ей неудачным.
— Ну, бывает такое. Это же странное явление, — Ганг протянул жене пакет сока, она придвинулась и потянула через соломинку.
— Не знаю, это бывает так редко. Я даже никогда не задумывалась о том, что я чувствую, когда по небу ходят волны, — Кеута взялась за новый рисунок. — А что?
— Ничего, просто задумался, — Ганг улыбнулся.
На самом деле его пугало, что жена даже в голову не берёт это противоестественное явление... Этот парень, Мейс, назвал его первым и говорил что-то про осень в середине лета? Что это? Когда листья начинают опадать с деревьев в середине июля? Ну да! Несвоевременно желтеют и опадают. Люди поражены, удивлены, говорят только об этом, а потом снова делают вывод, что «ничего страшного». Времена года сместились, миллиард лет назад такое бывало... Тьфу! Да такого никогда не было и не будет!
Листья опадали посреди лета, а люди такие беспечные, и становятся всё более равнодушными. Как это не похоже на людей!
А потом появились ОНИ! Сначала о них говорили только те, кого считали сумасшедшими. Всё им мерещилось, будто кто-то бродит рядом в сумерках. Не люди, а тени. Только очертания: голова, руки, ноги. Лиц нет. Серые призраки.
И нормальные люди порой замечали их, но боялись сознаваться. Думали, что их тоже запишут в психи. Но потом! Потом их стало сложно не замечать! ОНИ могли тихо следовать за тобой по сумеречной улице. Осторожно подглядывать из тёмных закоулков или появиться у в твоём собственно доме, если не горит свет. Иногда по одному, иногда сразу несколько...
Люди их боялись только поначалу. А со временем... Чёрт! Да люди постепенно совсем переставали на что-либо реагировать! Становились настолько безразличными... Это был просто вирус безразличия! Даже животные этому подверглись. Коровы целыми стадами валились в полях и медленно умирали.
Потом такое стало случаться и с людьми. Многие не выходили из домов — умирали в своих постелях от голода и жажды, от безразличия к жизни. Другие падали на улицах. Мёртвые и умирающие были всюду: в стоячих машинах, на дорогах, в кучах листьев под голыми деревьями. А ОНИ уже не стесняясь ходили толпами, парили по улицам и заглядывали в лица людей, будто проверяя, живы они или уже нет! И больше ничего не делали.
Лишь немногие держались. Единицы боролись за жизнь и пытались разобраться в том, что происходит. Но было очевидно, что весь мир тихо умирал.
Бред? Нет! Всё так и было, и будет снова! Но как такое возможно?
— Ганг! — вскрикнула Кеута. — Ганг!
— А? — Гангу показался странным звук собственного имени.
— Ты весь бледный! Что с тобой? Тебе плохо? — Кеута была очень обеспокоена.
— Нет! Что ты! Всё в порядке. Это просто переутомление. Прилягу ненадолго, и всё пройдёт.
— Я думала, что ты сейчас рухнешь в обморок.
Ганг обнял жену, вышел из комнаты и хорошенько похлопал себя по щекам.
***
— Ты один?
— Да, заходи.
Это было странно. Пару недель назад этот сумасшедший чуть не выбил окно в поезде, потом влез в его квартиру, а теперь Ганг открывал перед ним дверь и приглашал зайти. Это ведь Мейс — друг из несуществующего прошлого.
Мужчина не церемонился. Его не нужно было просить не разуваться — он сразу прошёл в кухню, и ему не надо было предлагать кофе — он сам взялся за кофеварку.
— Ну как, дружище, всё вспомнил? — спросил он.
— Сколько бы я не вспоминал — до сих пор не могу понять, как всё это возможно, — Ганг сел за стол. — У меня не укладывается в голове. Мы же видели, как мир погибал... Даже не один раз видели? Но сейчас...
— Это были другие миры, вот в чём дело, — Мейс тоже опустился на стул. — Первый раз такое случилось, когда мы были детьми, помнишь? Мы сбежали практически в последний момент.
— Я не могу поверить в это.
— Странное небо, внезапная осень, ОНИ. Всё умирало. Наша интерпретация закрывалась.
— Какая интерпретация?
— Мир.
— Это всё делали ОНИ? Люди-тени?
— Вряд ли. Возможно, эти существа вроде тех, кто следит за тем, чтобы везде был выключен свет в конце рабочего дня. ОНИ могли быть просто свидетелями гибели мира.
— Откуда ты всё это знаешь?
— Старик нам рассказал.
— Это тот с редкой бородой и в соломенной шляпе?
— Не было у него никакой соломенной шляпы.
— А! Шляпа была у его жены.
— Не помню. Она ведь умерла ещё до первого явления.
— А что старик?
— Старик, — Мейс сморщил лоб, пытаясь вспомнить. — Мы влезли в окно, он лежал на кровати... Рука свисала на пол...
Старик знал, что всё это случится. Вот почему Вакий с Мейсом побежали к нему. Старик был их последней надеждой. Эвика тоже «заболела безразличием». Друзья пытались её разбудить, трясли за плечи, а она только ненадолго открывала глаза и снова засыпала.
Вакий и Мейс, утирая слёзы, рассказывали об этом старику, а он шептал, что для неё всё кончено, как и для него. Старик сказал, что знал с самого начала, что и эта интерпретация дефектная, и что её тоже «закроют». Ещё он рассказал о том, что потратил жизнь, изучая интерпретации, путешествуя со своей женой... Он говорил много сложных слов. Много чего пытался объяснить. Ему было жаль, что приходится объяснять всё это детям. А потом...