Я, признаться, слегка обалдел от неожиданности, но быстро сделал лицо и протянул старому другу ладонь:
— Здорово, Эдька! Елы-палы, ты как здесь?
— Да… Вот, ехал, машина что-то забарахлила… Ой, здорóво! Сто лет… Слушай, а ты-то как здесь оказался?
— А я у родственников гощу — соврал я. — Вот, с бабкой в Каинкуль решили сходить.
— Да ты как сам, как жена? Нормально все у нее? — по докторски забеспокоился воспитанный Эдька.
— Спасибо, ништяк все. Ты слышь, Эдь. Серьезно говорю, спасибо. Помог ты ей, мне. Здорово помог. Ты извини меня, сколько собирались посидеть, водки попить, я тебе так давно хотел это все сказать, да все как-то… Не скажешь по телефону. Спас ты мне жену, и я тебя благодарю за это. Спасибо тебе.
— Да ладно тебе, — законфузился Эдька, — кончай. А водки — да, надо как-нибудь собраться, обязательно. Вот сейчас мои приедут… — тут его лицо мигом перестроилось в тревожную маску, и он рывком вытащил из светлых, наглаженных брюк книжку дорогущего мобильника. — Ой, еть… Они уже через час приземляются! А я тут кукую! Представь, еду, и вдруг… Ты, случайно, не силен в этих… моторах? — безнадежно спросил Эдик.
— А ну… — я залез в Эдькину «Сонату», потыкал — не заводится. Зарядки нет, и еле крутит. Посмотрел, че за хрень — плюнуть да растереть. Делов-то.
— Твои-то как? — спросил я из-под капота.
— Нормально, хорошо все, вон, из Турции возвращаются, позагорали… А прилетают в Челябинск почему-то, не в Кольцово. А я тут… Встретил, называется. — снова начал расстраиваться Эдька, но уже невсерьез.
— Ща, поедешь! Успеваешь, не менжуйся!
— Точно? — уже повеселее спросил Эдька.
— Точно. Ты, технократ, ты хоть иногда на зарядку смотришь? Э-эх, профессор кислых щей! — весело гаркнул я на радостного Эдьку, захлопывая капот.
Тормознул первую же попавшуюся машину, дернули — хорошо, коробка ручная; «Соната» послушно завелась.
— Представляешь, я голосовал два часа! Ни один, ну ни один! — пожаловался Эдька, торопливо засовывая свою немалую тушу в проседающую Сонату. — А тебе сразу.
— Ты хоть не гони, они пока-а-а еще от самолета подъедут, багаж там получат, туда-сюда, не гони, понял? По времени есть запас еще, понял?
— Ладно, ладно… Ну, давай, на самом деле пора, спасибо, как же ты меня выручил, надо же, и попозже обязательно созвонимся, обязательно, хорошо? — Эдька газанул, осыпая замершую на обочине Яшчерэ мелким гравием.
— Ты мобилу-то… — крикнул я, но Эдькина жопа с шестьдесят шестым номером уже скрывалась в облаке пыли, поднятой «Сонатой» с обочины.
Я посмотрел, как уходит в точку Эдька, расплываясь в мареве над асфальтом, как его заслоняет череда проносящихся мимо меня блестящих машин. Я понял, что больше никогда его не увижу, и пожелал ему хорошего, ему, его жене и обоим дочкам. Потом побрел обратно, и у меня внутри было пусто и стыло, совсем как много лет назад, в пустом кафельном склепе перед операционным блоком, где я лез на стену. Тогда мудаки-врачи неудачно прооперировали мою жену, сорвавшуюся в горах, и была вторая операция, и я думал, что ебнусь, и внутри меня была вот такая же морозная пустота, которая жгла не хуже сварочной горелки. А Эдька помог тогда, здорово помог.
Пока шел через поле, машинально удерживая в прицеле бабкин малиновый платок, пустота перестала жечь, и стала… не знаю, передаст ли это, но какой-то не маленькой и злой, как капля желчи на содранной коже, а огромной и беззвучной. Хотя шуму от нее и раньше не было, а была только боль. И что интересно, когда я пытался оценить размеры, если можно так сказать, этой пустоты, то она чуяла это и становилась еще больше, словно насмешливо убегая от протянутой к ней линейки.