Манипула за манипулой легион покидал казармы. Ко мне подошла девушка с плетеной из виноградной лозы корзиной в руках и поинтересовалась, есть ли у меня белье в стирку. Такой сервис порадовал, и я с благодарностью отдал ей тогу и плащ.
-Центурион, если тебе станет скучно, спроси Камелию, а твою одежду я скоро принесу чистой, — скромно улыбнувшись, она пошла вдоль казармы.
Я невольно залюбовался ладной фигуркой прачки и вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной голос:
— Она сирота, центурион. Не стоит ее обижать. Если нужно почистить одежду, просто оставляй ее на лежаке и не забудь время от времени делать ей маленькие подарки. Скутум оставь, он не понадобится.
— Конечно, Квинтус.
Я не ошибся. Вчерашний провожатый сидел на лошади и держал под уздцы моего коня.
— Ты поедешь со мной? — спросил я.
— Да, центурион. Я триарий первого легиона. Сегодня буду арбитром состязаний. Нам нужно поспешить.
Я с легкостью вскочил на коня, заставив его обернуться вокруг. Уже привычно восславив богов за очередной дар, заметил восхищенный взгляд Квинтуса. "Ну, хоть что-то умею делать лучше местных вояк!"
По городу мы ехали шагом, триарий рассказал, что главная задача арбитра заключается в наблюдении за действиями сражающихся учебным оружием: если пилум попал в скутум, то легионер должен бросить его на землю; получивший укол от любого оружия покидает сражение.
Далеко ехать не пришлось. За опоясывающим Этрурию рвом, в холмистой излучине Тибра я увидел консульскую палатку и уже построившиеся в три ряда манипулы, стоящие друг против друга. Как пояснил Квинтус, одна сторона атакует, другая — защищается. Чтобы не опоздать к началу состязаний, мы пустили лошадей галопом в направлении штаба.
Заехали на холм, где с комфортом расположился консул — от вида мяса на грубо сколоченном столе у меня заурчало в животе, — и тут же получили от вестового приказы. Квинтусу достались шестая и девятая, мне — первая и двенадцатая манипулы второго легиона Этрурии.
Квинтус уехал, и вестовой уже бегом возвращался к рассевшимся на раскладных стульях офицерам. А я все не мог сообразить, как найти эти манипулы.
Повезло: на штандарте первой же манипулы, стоящей напротив ставки я увидел римское (на самом деле Риму цифры дали этруски) "двенадцать" ("ХІІ").
Остановив коня между соревнующимися отрядами, приготовился к судейству.
Первая манипула построилась на возвышенности фронтом к ставке. И хоть по численности легионеров в линиях казалась меньше чем двенадцатая, имела двух центурионов в строю.
Ее первая линия стояла, плотно сомкнув скутумы, ощетинившись, подобно ежу, затупленными пила. Легионеры второй линии стояли в метрах тридцати, сзади. На внутренней стороне их скутумов я увидел закрепленные пучком облегченные пила. Опытные воины третей линии, почти никогда не вступающие в бой, поставили длинные копья (лат. hasta) на землю и стояли, расслабившись.
Двенадцатая манипула выглядела внушительно за счет числа легионеров. Ее первая и вторая линии казались длиннее линий первой манипулы раза в полтора. В третьем ряду рядом с центурионом и вексилярием (знаменоносец от лат. vexillarius, от vexillum — знамя, штандарт) стояло человек сорок.
Наверное, центурион собрал в третью линию только гастатов. Странное решение. Я бы "разбавил" новобранцев обученными легионерами. Да и преимущество в растянутом строю первой манипулы выглядело сомнительным. Любой атаке нужен "кулак".
Находясь в предвкушении незабываемого зрелища, я забыл обо всем, что приключилось со мной. Я наслаждался видением воочию не каких-нибудь ролевиков, а настоящих солдат древнего мира. И все гадал, кто победит. Смогут ли новобранцы числом одолеть обученных, но не "нюхавших пороха" гастатов первой манипулы?
Наконец буцинатор (горнист) ставки затрубил, и воздух наполнился криками командующих центурионов. Двенадцатая манипула медленно тронулась с места. Приблизившись к обороняющимся метров на сорок, легионеры перешли на бег.
Атаковали! Нет! На секунду раньше легионеры первой слаженно сделали выпад вперед и дружно ударили затупленными пила в щиты нападающих.
От такой встречи многие из атакующей линии рухнули вместе со своими скутумами.
От второго акта же захватывающего зрелища я пришел в полный восторг! После столь эффектно выполненного маневра легионеры первой, отбросив противника, развернулись и быстро побежали ко второй линии своей манипулы. Одновременно бойцы второй линии сняли со щитов легкие пила и медленно пошли на встречу бегущим.
Увидев, что "враг" бежит, вторая линия двенадцатой манипулы перешла на бег и сильно сблизилась с легионерами первой, еще не ставшими в строй после неудачной атаки. Чуть ли не подталкивая друг друга в спину, толпой, они бросились догонять противника, рассчитывая на численное преимущество.
Их просто забросали дротиками. Потеряв щиты, легионеры двенадцатой падали от метких попаданий и пятились, не зная, что предпринять.
Центурион двенадцатой со своими гастатами участие в атаке не принимал. Они стояли на прежней позиции, равнодушно наблюдая за боем.
Я мысленно подводил итоги увиденного, но оказалось преждевременно. Легионеры первой манипулы, взяли в руки деревянные гладиусы и приступили к избиению деморализованного, сбившегося в кучу противника.
Били с неоправданной жестокостью в лицо, по рукам и ногам. Я невольно представил, что мог бы почувствовать от таких ударов, и под шлемом зашевелились волосы. Арбитраж утратил смысл: те, кто в полной мере ощутили на себе удары скутумом или гладиусом, корчились от боли на земле. Другие, видя, что происходит с товарищами, падали сами, так и не вступив в бой.
Буцинатор затрубил отбой, сражение прекратилось почти мгновенно. Легионеры первой манипулы отошли на свои позиции.
С холма, где расположилась ставка, спустился всадник.
Антониус Тит подъехав ко мне, дружелюбно улыбнулся и передал приказ консула — взять под командование двенадцатую манипулу. А через неделю, ко дню Меркурия (к среде) подготовиться к повторному состязанию с первой манипулой.
Он говорил громко, так, чтобы его слова услышал не только я. Потом тихо добавил:
-Мне жаль, Алексиус. Первая манипула — одна из лучших в этом легионе, — развернул коня и поскакал назад.
Какой-то червячок внутри терзал сомнениями о грядущей подставе, но, поскольку мотива я не понимал, решил пока не заморачиваться.
Антониус сумел привлечь внимание легионеров, и около двух десятков из поверженной манипулы, подобрав оружие, уже стояли рядом со мной, ожидая распоряжений.
Поймав взгляд здоровяка с подбитым глазом, я обратился к нему:
— Как тебя зовут?
— Новобранец второго легиона двенадцатой манипулы второй центурии четвертого контуберния (подразделение центурии от 8 человек) Септимус Помпа, центурион!
— Как зовут центуриона? — я указал рукой на не вступавших в бой легионеров, по-прежнему стоящих в некотором отдалении, но уже обративших на меня внимание.
— Мариус Кезон, центурион!
— Позови его, Септимус, — солдат опустил обе руки, сжатые в кулаки, и голову, развернулся на пятках и побежал исполнять приказ.
"Нужно запомнить этого Септимуса Помпо", — мне этот солдат понравился. А то, что его центурион допустил избиение солдат и сейчас на полном морозе стоит со своими гастатами вместо того, чтобы командовать — было не очень: "Чувствую, проблемки с ним у меня возникнут".
Септимус передал мой приказ Мариусу и уже возвращался, причем бегом, а центурион все еще оставался на месте. Он что-то сказал окружающим его легионерам, те заржали. Неторопливо, в сопровождении ухмыляющихся рож, он все же соизволил подойти. Остановившись в метрах трех от коня, уставился в небо, словно не замечая меня.
Командовать таким отморозком — себя не любить. Я уверен, что Мариус, услышав любой приказ, начнет ломать комедию. В школе я любил предмет "История древнего мира" и с удовольствием читал все, что попадалось в руки от учебника и хрестоматий до исторических романов. Помниться, в армии Древнего Рима существовал широкий арсенал наказаний, но я в Этрурии. И пусть это государство очень похоже на Рим, но такое поведение подчиненного позволяло сделать вывод о мягкости наказаний, если они вообще применяются.