Она давно научилась делить людей на три категории. Кто может заступиться или поделиться едой - друг, кто пройдет мимо, не тронув, скользнув потерянным взглядом - тень, остальные - враги. Их видно сразу, по глазам - звери, не люди. Хуже зверей. Сожрут ради потехи и не заметят.
Шаг, еще один. Прочь. Уйти. Куда? Она явственно ощущает холод убежища, бесконечный холод еще одной ночи. Маленькие круглые свечи дают так мало тепла, она почти засовывает в них пальцы, чтобы поймать хоть крохи. Сон тягучий, словно патока, обматывает голову, она клониться вперед - резкая боль от ожога выхватывает из полудремы, разрушая очередную иллюзию жизни. Спокойный сон - еще одно недоступное ей сокровище. Крохотный огонек свечи трепещет, пытаясь разогнать холод, тьму и одиночество. Что может малыш против всего мира?
Сидящая около костра фигура пошевелилась, еле заметно. На груди встопорщился край куртки, но рука прикрыла воротник, прошептав еле слышно: "Тихо, Матильда. У нас гости".
- И долго, ты будешь там стоять? - громкий, густой голос - таким только неприятеля разгонять или псалмы петь, заставил её вздрогнуть всем телом и отшатнуться под спасительный полумрак разрушенной стены, - проходи, ужин скоро будет готов.
Она колебалась недолго. Котелок, висящий над огнем, манил к себе, похлеще норкового манто или бриллиантового ожерелья. Пододвинула ящик, присела на краешек, готовая в любой момент сорваться с места.
Незнакомец ничего не сказал, только во взгляде проскользнуло нечто похожее на жалость. Он был высок, широкоплеч, настоящий русский богатырь - борода закрывала пол лица, блестя при свете костра серебром, а вокруг глаз собрались крохотные морщинки. Такому бы Деда Мороза играть на каком-нибудь утреннике.
Было что-то располагающие в облике незнакомца, и она выдохнула, стянула варежки, протянула руки к огню. Боже, как она замерзла! Кончики пальцев завибрировали, словно по ним застучали маленькие молоточки. Сидеть бы так самое малое вечность. Ощущая, как отогревается замершее сердце, как начинают пылать щеки.
- Смотри, не сгори, - добродушно проворчал незнакомец, - ишь, малец, как замерз. Почти в огонь влез.
Она нехотя отодвинулась.
- Меня отцом Алексеем зовут, монах я. Но ты можешь звать дядей Лешей, не до этикету, согласен?
Он замолчал, давая гостю возможность назваться, но паренек лишь немного сдвинулся в сторону от огня, и то добре. Еще полыхнет. Ох-хо-хо, сколько их таких осталось грязных, да тощих пасынков войны.
Монах - это хорошо, отстраненно подумала она. Из прошлого всплыла картина - высокий каменный храм, нарядные огоньки свечей, черные ряды монашек, светлые лица - резким контрастом со строгой одеждой. Как давно и как тяжко. Она научилась жить сегодняшним днем. Еда есть - хорошо, тепло - еще лучше. Прошлое осталось в прошлом.
Монах наклонился, подобрал с земли несколько досок от ящиков, никак с какого-то склада притащил, бросил в костер. Тот жадно заурчал, принимая подачку, рассыпая в благодарность веер золотистых искр.
За пазухой черной куртки внезапно тихо запищало, а затем оттуда высунулась остренькая крысиная мордочка, с любопытством оглядела гостью, жадно принюхалась.
Та качнулась назад, не сумев скрыть отвращения - крыса! Вот кто прекрасно чувствовал себя в разбомбленном городе. Их писк по ночам не давал уснуть. Их лапки царапали нейлон, пытаясь забраться внутрь спальника. Добраться до живого мяса... Враг - серый, мелкий и беспощадный. Враг, которого ей было по силам убить.
- Не пугайся, - мужской голос прорвался сквозь пелену ярости, - это Матильда. Не смотри, что она всего лишь крыса. Эта тварьюшка спасла мне жизнь, - и он ласково почесал зверька за ухом.
Гость недоверчиво фыркнул и повел плечом, мол, заливай, дяденька, мы и не такие байки слыхали.
- Не веришь? А зря, - он помолчал, прошлое накатило, обдавая запахом гари, пыли, заставляя заново пережить ощущение боли и отчаянья. - Когда в наш монастырь угодила бомба, я как раз в нижнем храме был. Послушание у меня - часы читать. Мой черед и наступил, когда рвануло. Кельи, храм - все в один миг в кучу руин превратилось.
Очнулся - голова, как в тумане. Дернулся - руки, ноги вроде целы. Только куда ползти, когда вокруг один камень? Подумалось, что видно Господь лишил меня легкой смерти, помучиться за грехи дал. А тут слышу - пищит кто-то, да так жалобно. Рукой пошарил - темно же вокруг, не видать ничего. Щупаю - мягкое что-то. Под ладонью трепыхается, а в сторону сдвинуться не может. Хвост камнем придавило. Подполз я ближе, повезло, что камень краешком хвост зацепил, высвободил животинку. Думаю, пусть хоть кто-то из завалов живым выберется. Сам помирать собрался. Молитвы прочитал, у всех прощения попросил, все честь по чести. Не тут-то было. Слышу, опять кто-то пищит. Досада меня взяла, я тут в блаженное состояние вошел, к небесам почти приблизился, а тут писк надоедливый. А тот не утихает, все громче и нетерпеливее становится. Делать нечего, пополз на звук. Любопытно стало - кто там так из серых надрывается и по какому поводу. А писк, словно нарочно, ближе не становится. Я за ним, он от меня. Так и ползли. Потом я уж догадался, что крыса меня на поверхность выводит. Проход нашла и за мной вернулась.
- Так уж и вернулась, - гость, наконец, не выдержал и подал реплику. А голосок-то оказался тонким, чисто струна - тронь и зазвенит, - может медленно выход искала, а вы за ней. Так и выбрались.
- Выбрались, - согласно кивнул отец Алексей, - правду говоришь, медленно шла, возвращалась, когда я не в тот проход между камнями, да балками сворачивала, ждала, пока протискивался в особо узких местах. А затем, когда я уже свет увидел, да на него пополз, сидела, ожидаючи, на улице на пригорке. Правда, Матильда?
Крыса еще в середине рассказа вылезла из-за пазухи, взобралась на колено, а теперь, услышав свое имя, чихнула, потерла лапками усы. В отблеске костра на сером хвосте мелькнул белой полосой шрам.
- Ну, хватит, сказками тешится, а то ужин пригорит. А ты, не серчай, что за пацана поначалу принял.
Гостья напряглась, но в спокойных размеренных движениях мужчины не было угрозы. Отец Алексей достал ложку, обтер об рукав.
- Ну, давай пробовать, - он зачерпнул полную ложку супа, подул, осторожно пригубил. Хотел было пошутить, но слова замерли, жадный взгляд голодного звереныша пристально следил за каждым его движением, ноздри втягивали запах, а сама гостья подалась вперед, сглатывая слюну.
- Готово, вроде, - смутившись, пробормотал, - ложка есть?
Гостья еле заметно мотнула головой, и в её глазах промелькнуло отчаянье. Даже секундное промедление смерти подобно.
- Погодь, у меня деревянная есть. Сам вырезал. Вечером, знаешь, делать нечего. Вот руки себе работу ищут.
Он покопался в рюкзаке, достал завернутую в полиэтиленовый пакет ложку, протянул девушке. Сам помедлил, глядя в огонь, прошептал молитву.
Гостья, как её не хотелось есть, не рискнула начать без хозяина.
- Господи, благослови наше еде и питье, - широкий крест размашисто накрыл костер и котелок.
- Вот, - из кармана куртки на свет появилась банка тушенки.
- Благодарствую, - усмехнулся в бороду отец Алексей, с радостью отмечая, что девушка, не смотря ни на что, не потеряла человеческого облика. Наверняка ведь последнюю банку предложила на общий стол, - лучше, прибережем её на худшие, так сказать, времена.
Еле молча. Отец Алексей степенно, не торопясь, а она ничего не могла с собой поделать. Хватала ложку, в одно движение подносила ко рту. Обжигаясь до слез, кривилась, глотая. С восторгом ощущая, как восхитительно горячим комом скатывается вниз еда. Нет, не так. ЕДА!
Она понимала, что даже крыса ест с большим достоинством. Вон и лапы у нее не трясутся каждый раз, когда она подносит еду ко рту. Отец Алексей вылавливал из супа кусочки овощей, складывал их рядом с собой на край ящика, затем налил пару ложек в ладонь, остудил, и Матильда, оперев лапки об палец, принялась лакать суп.