Это фото приносит мне боль: непредвиденную, не поддающуюся осмыслению. Он не просто обнимает, а загребает её хрупкое тело своими большими руками, словно хочет закрыть от всего мира, но даже в этих поспешных объятиях читается бесконечная нежность. Мне пятнадцать лет, в моей голове десятки видео-уроков по занятию паркуром, виртуально обнажённая грудь Филис, финальные тесты перед весенними каникулами, субботний концерт школьной рок-группы, любовные сообщения одноклассниц, но в этот момент какой-то взрослой частью себя я понимаю, вижу, как сильно человек на фото, так фантастически похожий на меня, любит обнимаемую им женщину.
Он живёт своей жизнью, работает, рожает детей. Это нормально, так и должно быть – объясняет мне моя рациональная половина. Но та часть меня, где правят эмоции и чувства, ненавидит это фото, этот журнал и блондинку с умными глазами – я хочу, чтобы в его руках её не было. Я хочу, чтобы его руки были пустыми и неприкаянными, хочу, чтобы он искал мою мать, чтобы хранил память о ней и место рядом с собой для неё! Для нас…
«Александр и Валерия Соболевы в очередной раз отказали People в совместном интервью… стр. 3», гласит надпись под фото на обложке.
Открываю третью страницу журнала:
«Известный меценат присутствовал в эту среду на открытии передового онкологического центра во Флориде в сопровождении своей супруги Валерии. Фонд Соболевых инвестировал более 500 млн. $ в строительство и оснащение центра, предназначенного для лечения больных детей со всего мира.
- Доступность адекватной и своевременной медицинской помощи всем детям, но в большей степени тем, чьи семьи не в состоянии самостоятельно покрывать расходы, должна быть сегодня в приоритете, - заявил Соболев на конференции, посвящённой открытию центра.
Вклад известной четы в развитие отрасли, безусловно, неоценим, однако Соболевы до сих пор никак не прокомментировали произошедшее три года назад нападение на Валерию. Случившееся до сих пор остаётся одной из мистических тайн, бережно хранимых Соболевыми. На просьбу нашего корреспондента поднять завесу Александр ответил очередным отказом и предложил взамен рассказать о своих планах инвестирования в создание и развитие исследовательских лабораторий при новом онкологическом центре…».
Моя мать знает только его имя – Алекс. Алекс и Александр… это ведь одно и то же? Проверяю, google говорит, что да. Интересно, что скажет мать.
Вечером, подняв этот ценнейший в моей жизни журнал со стола, она долго смотрит на фото, я вижу, как эмоции радугой рассеиваются по её лицу, она, так же как и я рада, смущена и расстроена одновременно.
- Это он… - произносит сдавленным голосом.
Значит, я всё-таки нашёл его.
Самое смешное в нашей с матерью истории то, что мы оба никогда не читаем подобных журналов: у матери для этого нет времени, а для меня подобное чтиво лежит слишком далеко за пределами моих интересов. Но если бы хотя бы один из нас интересовался подобного рода периодической литературой, мы бы давно нашли его: оказалось, что лицо моего отца не сходило с таблоидов всего каких-то десять лет назад, и только в последнее время журналисты интересуются им всё меньше и меньше.
Я открываю для себя, что мой отец – действительно особенный, но совсем не в том плане в каком мне бы хотелось. Статьи о нём, коих в сети бесконечное множество, создают противоречивый, а местами даже скандальный образ. В молодости он – никому не известный студент-изобретатель новых технологий в строительстве, которые сегодня стали уже традиционными, в зрелости – известная личность, преуспевающий бизнесмен и… человек, на время утративший моральный облик. Таблоиды обвиняют его в жадности по отношению к бывшим жёнам, беспорядочных половых связях и злоупотреблении алкоголем. Но в последние десять лет он – примерный семьянин, отец, муж и один из самых достойных членов общества.
В одном из интервью он говорит, что больше всего в жизни гордится своими детьми: на фото обнимает миловидную, совершенно не похожую на него девчонку, и в его объятиях легко читается слепое обожание. На другом фото они тоже обнимаются, но уже смотрят друг на друга, и в его взгляде так много любви, что я буквально захлёбываюсь завистью…
Отец…
Этой мой отец…
Это МОЙ отец!
И он даже не знает обо мне. Он никогда НЕ ХОТЕЛ знать обо мне. За все годы, за все последние шестнадцать лет он ни разу не связался с моей матерью.
Беспорядочные половые связи – такой была его жизнь в то время… Как раз в то самое время, когда зачали меня.
Я – результат одной из его беспорядочных связей… Незапланированный, побочный эффект.
Он наверняка ведь даже не вспомнит имя моей матери, да что там: скорее всего, он и её саму вряд ли вспомнит.
Я любил его семь лет, пока не знал, пока думал, что он – хороший человек, который просто не знает, что я существую.
Но теперь, когда мне посчастливилось его найти, я его ненавижу…
Все последующие два года я отказываюсь от любого контакта с ним и легко читаю в материнских глазах разочарование. Я не знаю, чего она хочет больше: помочь мне обрести то, о чём я больше всего в жизни мечтал, или просто, наконец, встретиться с ним? В жестокие шестнадцать лет парням не свойственно знать, как изнуряюще болезненно порой бывает любить. Я ревную мать к отцу, отца к его жене и детям, ревную весь мир, обижен на всё и вся, и моя собственная ненависть пожирает меня живьём.
В семнадцать расстаюсь с Филис – наши отношения стали не просто занудными, а тошнотворными, и начинаю в своей жизни главу под названием «Беспорядочные половые связи», и мне вдруг становится легче…
Женские тела могут быть лекарством, оказывается. Но я разборчив: моим лекарством может быть только самый чистый, никем не тронутый до меня продукт. И как ни странно, мне его хватает с лихвой…
Внезапно я открываю для себя, что привлекателен. Это и раньше было в общих чертах почти догмой, но только в семнадцать становится наиболее очевидным и выходит на первый план. Я популярен у противоположного пола: девочки хотят меня не только физически, но и каким-то странным образом находят в моих психических и нравственных изломах нечто притягательное для себя.
Я иногда бываю даже груб с ними и заметил странную вещь – многим это нравится. Не только опытным, но и скромницам тоже. Чем жёстче я веду себя, чем больше потребительского эгоизма в моём отношении, тем больше бабочек слетается к моему огню. И этот факт сам по себе вызывает во мне некую тень отвращения к женскому полу как таковому. Только тень, потому что, по существу я не брезгую физическими контактами и в ближайшей перспективе не намерен менять своих предпочтений.
Я более никого не выделяю, ни с кем не отождествляю себя настолько, чтобы рассматривать возможность каких-либо отношений, не говорю о «любви», потому что от самого этого слова меня мутит, беру от женщин то, что они могут дать, но при этом всегда долго и тщательно выбираю, как и прежде заботясь, в первую очередь, о качестве.
К восемнадцати годам я – потребитель. Жестокий, безнравственный, чёрствый и холодный эгоист, спрятавшийся в панцире цинизма.
И вот наступает этот день – второе марта, когда мать сообщает мне, что скопила денег для того, чтобы отправить меня в хороший институт.
- Ты ведь хотел учиться в престижном месте? Доктора мы не потянем, но бизнес-администрирование вполне.
- Что за институт? – спрашиваю.
- Вашингтонский Университет, это в США.
Она могла бы и не говорить мне, где это. Потому что я знаю. Там работает ОНА – ЕГО жена, преподаёт математику.
- Так что скажешь?
Пожимаю плечами:
- Почему бы и нет?
Я делаю вид, что ничего не понял в этой примитивной женской стратегии, а мать радостно вздыхает.
Интересно, как она рассчитывает финансировать моё обучение? Уверен, что максимум, на что ей хватит денег – это один семестр и билет до Сиэтла. А дальше что?
Но мне нравится эта авантюра. И нравится материнский план: забавно будет увидеть это синеглазое холёное лицо купающейся в любви и деньгах женщины, когда она увидит МЕНЯ!