Пришла весна.
Что такое весна в полупустыне? Это ковёр цветов, свежий ветер, начисто выдувающий мозги.
Начинает бурлить кровь даже у таких малышей, как мы. И вот, появляются мысли:
«А что я здесь, собственно, делаю?!».
«Жить здесь пятнадцать лет?! Лучше сдохнуть!»
И мы побежали. Я думал, один такой, но нет, набрался ещё десяток смельчаков. Бежали в разные стороны, надеясь, что хоть кто-нибудь вырвется на свободу, может быть, даже расскажет правду властям, написав письма в прокуратуру.
Конечно, никто никуда писать не собирался, это мы обещали остающимся, объясняя смысл бегства.
Колька решил не бежать, по сравнению со мной он был дохляком, не захотел быть гирей на ногах…
Я же надеялся далеко обогнать преследователей, только не рассчитал расстояние и направление.
Карту мы составляли по памяти «старожилов», конечно же, настоящую нам добыть не удалось, иначе сразу же наши друзья-надзиратели поняли бы, что готовится побег.
И вот, глубокой ночью мы покинули родной дом и побежали. До этого я тренировал ребят в недостроенной столовой, они напросились, узнав, что я там делаю.
Конечно, преследователи меня не догнали. Догнали собаки.
Мне повезло, что одна из машин, посланная на поиски, шла по моим следам, и люди успели вырвать меня из клыков зверей, которые вкусили-таки моего мяса и крови.
Моё окровавленное, с трудом выдавливающее из себя матерные слова тело, бросили в кузов и поспешили спасать остальных беглецов.
Охотникам наш добрейший доктор дал чёткие указания: пострадавшего от укусов собак обязательно обоссать, чтобы не было заражения крови. Спасибо ему за это! Вонючие, зато живые, в отличие от троих мальчишек, насмерть загрызенных псами.
Эти мальчишки, вместо того, чтобы свернуться клубком, приняли неравный бой, и погибли.
Обглоданные трупики привезли в лагерь и похоронили на собственном кладбище, где уже было два холмика с кривыми крестами.
Нас зашили без наркоза, всем сковали цепью ноги, а мне, как «спортсмену», приковали пудовую гирю.
У нас была неплохо оборудованная кузня, для ремонта сельскохозяйственных орудий труда.
Нас использовали на полевых работах, не сидеть же нам на шее у нашего рабовладельца.
Я убеждался в этом всё больше и больше. Не государственный это лагерь, не может быть в нашей, самой передовой стране в мире, таких лагерей!
Кроме цепей нас заклеймили. У меня живым оставалось правое плечо. Вот там и поставили мой порядковый номер: счастливую цифру 13.
Если вы знаете, что такое ожог от раскалённого металла, понимаете, что глаза у нас не вылезли из глазниц только чудом, а визг напугал даже собак.
Приведя беглецов в норму, чтобы не падали под порывами ветра, вручили в руки мотыги, и отправили на поля. Порыхлишь землю, перекатишь гирю, почти равную моему весу, и дальше.
Но, как ни странно, все эти происшествия относятся к счастливому периоду нашей жизни в лагере.
Когда уже весна стала жаркой, прибыла смена нашим надзирателям и охранникам.
Они тепло попрощались с нами, даже беглецов не ругали. Думаю, зря они нас ловили, лучше бы сбежали вместе с нами. Потому что их всех увезли под вооружённой охраной в неизвестном направлении, и больше я никого из них не видел.
Прибывшие осужденные, за издевательства над сослуживцами, сначала удивились, увидев нас, потом обрадовались.
И относились к нам, как к маленьким братишкам.
Интересно, что это были ребята по фамилиям Райхель, Генрих Майер, Серёжа Ковтун, Хельмут Шмидт. И так далее. Ну и, восемь узбеков, куда же без них!
Райхель назвался Александром. Но так называть его могли только друзья, для нас они все были «гражданин начальник».
Надо мной смеялись, хотели расковать, сковать обе ноги, но я отказался, сказав, что горжусь такой медалью. На самом деле мне хватило потёртостей на одной ноге.
Всё началось с Серёжи Ковтуна, которому понравился один мальчик. Причём не утерпел, и стал оглаживать двенадцатилетнего Серёжку прямо в столовой, на глазах у всех.
Серёжка не вытерпел, сломал ложку и воткнул обломок в… хотел в глаз, но промахнулся, расцарапал рожу совратителю.
Заорав, Ковтун бросил Серёжку на пол, и стал избивать его ногами. Мы вскочили, но с вышек загремели выстрелы, прибежали остальные надзиратели, и нас вывели из столовой, посадили на корточки и заставили положить руки на затылок, так и просидели весь остаток дня.
Потом провели дознание, Ковтуну поставили несколько синяков, а маленького Серёжку сначала хотели отдать собакам, потом вывели за ограду в степь и там застрелили. Тело тоже не решились отдать собакам, приказали нам похоронить его, иначе случился бы бунт.
Я не думаю, что парень домогался до маленького Серёжки, может, просто хотел помять, приласкать. Скорее всего, Серёжка отбывал срок за убийство насильника, потому так отреагировал на ласки старшего товарища.
Но всё же на ягодицы нам поставили номера, приложив к коже раскалённое железо, чтобы мы не возмущались, когда приподнимают рубашки, сверяясь с номером. После этого мы долгое время кушали стоя и спали на животах, если удавалось уснуть.
С этого дня ложки у нас отняли. Теперь мы ели из чашек, как сможем, кто ртом, кто грязной рукой.
Начавшаяся дизентерия выкосила сразу десять ребят, пока сбледнувший Генрих не вытребовал лекарств. Ведь эта болезнь не разбирает, раб ты, или надсмотрщик.
Эпидемию предотвратили, но погружение во тьму продолжалось.
Надзирателям стало скучно, они решили устроить развлечение. Выставив напоказ тарелку настоящего плова, они предложили потанцевать, убегая от дротиков с парализующим ядом.
Первым вызвался я. Защищаясь гирей, я выстоял десять минут, съел порцию плова, поделившись с близкими друзьями, потому что знал, что мог погибнуть от такого количества тяжёлой пищи.
Ещё два раза я выигрывал, потом от меня стали отказываться.
Вызывали других. Вышел как-то маленький вёрткий мальчик по кличке Вьюн. Почти выстоял, но всё-таки получил укол дротиком и захлебнулся от собственного крика-воя.
Когда очухался, рассказывал, что лучше было, когда жгли калёным железом. Потому что этот яд выжигает тебя огнём изнутри.
Нашим надзирателям становилось всё более скучно, и они стали ставить брагу, а потом гнать самогон из наших сахарных пайков и хлебопекарных дрожжей.
Вместо чая теперь мы получали по кружке кипятка, вместо хлеба – пресные лепёшки.
После работы на полях нас строили на плацу, как теперь назывался дворик, на солнцепёке, потом выходили ребята, покачиваясь, с ухмылками на довольных лицах:
- Сталинград, говорите? А что такое Ленинград, вы знаете? Про Бухенвальд, Освенцим, слышали?
Следующей их затеей было такое: лишить нас мисок.
До этого у нас были глиняные миски с деревянными ложками, чтобы рабы не делали заточек.
Мыли всё это в небольшом количестве воды.
Как это сделать? Насыпьте в тазик горчицы, и она съест весь жир, если он есть на вашей посуде, потом сполосните в другой воде. Чистота гарантирована. Вода не выливалась. Все работали на кухне, и знали, что эта вода шла на приготовление нам пищи.
Так вот, следующим шагом по нашему унижению было изготовление кормушки, как для свиней.
Когда я смотрел, раньше, фильмы про концлагеря, видел на колючей проволоке трупы людей, не выдержавших мучений, и думал, почему их так мало?
Оказывается, очень хочется жить! И чем жизнь невыносимей, тем больше желание выжить, чтобы потом просто лежать, ничего не делая, глядя в синее небо, или на море, пусть бушующее!
Поэтому мы ели из этой кормушки, вылизывали её. Руками не лазили, помня вспышку дизентерии.
Запачканные едой мордашки вылизывали друг другу.
Еда стала качественней, потому что туда добавляли объедки со стола надзирателей и охраны.
Нас уже давно переодели в рубахи и панамы, выглядели мы просто ужасно: огромные бритые головы на тоненьких шейках, тощие высохшие тельца, скрытые ставшими большими для нас рубашками.