Степан Бандера и судьба Украины - Млечин Леонид Михайлович

От автора

Каждый год 1 января на Западной Украине отмечают день рождения вождя Организации украинских националистов* Степана Андреевича Бандеры.

Приезжаешь во Львов, административный и культурный центр Западной Украины, и если внимательно присмотришься, то понимаешь, что оказался в иной историко-духовной реальности.

Львов – это улицы, названные в честь вождей Организации украинских националистов* и бойцов Украинской повстанческой армии*, сражавшихся против советских войск. Это охраняемый милицией памятник Бандере и дома с барельефами политиков, которые во время Второй мировой войны служили немецкой оккупационной администрации. Здесь они – почитаемые люди, а для нас – преступники, которые и за давностью лет не подлежат ни прощению, ни реабилитации.

Львов – это памятник евреям, которых убили немцы при деятельном участии местных националистов. Львов – это крест жертвам голодного мора и камень на том месте, где обещают воздвигнуть памятник жертвам коммунистического террора. Львов – это рынки, где торгуют вперемежку советскими орденами, железными крестами вермахта, наградами Организации украинских националистов и Украинской повстанческой армии*. И всё это рядом! И словно на равных.

Как же это воспринимать и как к этому относиться?

Религиозный философ Георгий Петрович Федотов писал когда-то, что русская интеллигенция несет один грех перед украинским национальным движением: она его не замечает. Беда в том, что в замкнувшейся в себе Галиции национальную идею оседлали фанатики и радикалы, такие как Степан Бандера. В этом узком провинциальном мирке развилась националистическая шизофрения, которая, как яд, разрушала умы.

Но это лишь одна глава истории. Есть множество других.

Мало кто задумывается над тем, отчего именно ненавидимый у нас Бандера и Организация украинских националистов* в тридцатые и сороковые годы предстали в роли защитников народных интересов? Что переживали тогда в западных областях, от кого просили защиты? Да много ли мы вообще знаем о соседях?

Историю Украины, печально заметил один из видных деятелей национального движения, столетие назад пытавшийся сделать ее самостоятельным государством, нужно читать с бромом. Настолько она драматическая. Или даже трагическая, потому что добиться независимости украинцам после Первой мировой войны не удалось. Соседние народы обрели самостоятельность, но не украинцы. А почему бром? Других успокаивающих препаратов тогда не знали.

Революция и Гражданская война повсюду прокатились кровавым хаосом. Однако же Украине, пожалуй, досталось больше других. На ее территории люди убивали друг друга с особым ожесточением. Природу этого ожесточения и сегодня не просто объяснить.

«В Украине шли гражданские войны как внутри российского лагеря (между красноармейцами и белогвардейцами), так и внутри украинского лагеря (между гетмановцами и петлюровцами), – считает современный историк Станислав Кульчицкий (см. сборник «Украина Incognita». Киев, 2004). – Однако наиболее жестокий характер приобрели войны между украинскими и российскими войсками. К ним следует отнести русско-украинские войны 1917–1918 и 1918–1919 годов, а также войну между деникинцами и петлюровцами. Эти войны назвать гражданскими нельзя».

Украину делили и соседи, и сами украинцы, ненавидя друг друга.

Конечно, исторически обусловленная разделенность Запада и Востока сказывалась всегда. Даже при стремлении советской власти ликвидировать ее любыми средствами. В 1969 году, когда считалось, что с бандеровщиной давно покончено, начальник управления КГБ Ивано-Франковской области докладывал в центр:

«Оперативная обстановка в области характеризуется наличием среди местного населения глубоких корней националистической идеологии… Вскрыта и пресечена идейно вредная и антисоветская деятельность нескольких формирований националистического характера, которые занимались националистической обработкой советских граждан, размножали и распространяли антисоветские документы и возводили клевету на национальную политику советского государства».

Поклонники национальной идеи сосредоточились не только в западных областях, оттого в советскую эпоху происходящее на Украине воспринималось настороженно, с сомнением и опаской. Если в Киеве намеревались перевести обучение в высших учебных заведениях на украинский язык, то в Кремле видели в этом проявление национализма и сепаратизма. Меняли руководителей республики, подбирали тех, кто стоял на «позициях Богдана Хмельницкого», то есть полностью ориентировался на Москву. Новый хозяин возмущался предшественником:

– Наблюдается ревизия прошлого, восхваление старины. А издание Пушкина на украинском языке! А трансляция футбола на украинском!

Один из видных украинских прозаиков так характеризовал в дневнике руководителя республики:

«Тоже трагическая фигура. Каждый из украинских лидеров, оказавшись на вершине, должен был выбирать: будет работать он на Украину или на Москву. И, конечно, каждый выбирал последнюю. Кто проявил бы непослушание, не продержался бы у руля и трех дней. И этот понимает. К тому же у него, очевидно, не было со школы украинского воспитания…»

Из Москвы присылали в Киев руководителя госбезопасности с заданием развернуть настоящую борьбу с национализмом. Он внушал подчиненным:

– Мы работаем на Союз, мы интернационалисты, и никакой Украины в нашей работе нет. Но о какой борьбе с украинским буржуазным национализмом может идти речь, если первый заместитель председателя комитета приходил на работу в «вышиванцi»!

Имелась в виду традиционная украинская рубашка с вышивкой…

Идеологическая чистка считалась в республике задачей номер один, потому что национальная идея не умирала.

Второе управление КГБ Украины – контрразведка (по традиции самое многочисленное и важное!) насчитывало всего 80 офицеров. А самым крупным оперативным подразделением стало пятое управление (борьба с идеологической диверсией) – 155 оперативных работников, вдвое больше! Ни в одной другой республике такого не было.

«Новая волна украинского свободомыслия выпала на 60-е и 70-е годы, – вспоминает бывший секретарь ЦК компартии Украины по идеологии Александр Семенович Капто. – Это было названо диссидентством, что давало основание применять репрессивные формы подавления. Но на Украине ситуация выглядела по-иному. В основе выступлений украинских «диссидентов» звучало законное и обоснованное требование бороться за сохранение национальной культурной самобытности народа и особенно пересмотреть языковую политику».

И в семидесятые, и в начале восьмидесятых, до перестройки, по всей Украине шли аресты диссидентов, реальных и мнимых. В ходу была мрачная шутка: «Когда в Москве стригут ногти, в Киеве рубят руки». Сажали сторонников национальной идеи, мечтавших о самостоятельности. Многие из них после перестройки станут видными деятелями культуры, депутатами украинского парламента.

Не только в Днепропетровске или Донецке, но и в Киеве или даже во Львове, если приехал туристом, то несложно увериться в том, что ты почти дома. Раз говоришь по-русски, значит, не заграница. Вывески на украинском языке кажутся забавной экзотикой… Да, нас на Украине понимают. Понимаем ли мы украинцев?

Во Львове по обыкновению зашел в большой книжный магазин. На втором этаже замер, огорченный: какая жалость, что не владею литературным украинским! Полки забиты увесистыми фолиантами украинских мыслителей, философов и социологов. Мемуарную книгу киевского политика или современную публицистику могу освоить. Это если и не суржик, то достаточно доступный язык. А научные труды, написанные на хорошем украинском, мне не под силу.

И вот вопрос: а кто в Москве все это читал – как положено, с карандашом в руках? А ведь западно-украинские интеллектуальные искания лишь часть разнообразного и многосложного духовного пространства немаленькой страны.