Аннотация: О Бесстрашном, Пламенном, Доблестном Джелаль Эд-Дине Менгу-Берти, о его упорной борьбе с беспощадными монгольскими воинами Великого Истребителя Народов «Потрясателя Вселенной» Кагана Чингисхана, о необычайных битвах, победах, скитаньях и о неожиданной трагической гибели в Курдских горах — этого удивительного витязя, последнего Шах-Ин-Шаха Великого Хорезма.
---------------------------------------------
Василий Григорьевич Ян.
ВОСТОЧНАЯ ПОВЕСТЬ-СКАЗКА
О Бесстрашном, Пламенном, Доблестном Джелаль Эд-Дине Менгу-Берти, о его упорной борьбе с беспощадными монгольскими воинами Великого Истребителя Народов «Потрясателя Вселенной» Кагана Чингисхана, о необычайных битвах, победах, скитаньях и о неожиданной трагической гибели в Курдских горах — этого удивительного витязя, последнего Шах-Ин-Шаха Великого Хорезма.
ДЖЕЛАЛЬ-ЭД-ДИН НЕУКРОТИМЫЙ[1]
Рожденный властвовать, средь бурных сеч
Не знающий тревоги и смущенья,
Ты высился как знамя… Пораженья
Не гнули силу непокорных плеч.
Изведал Чингисхан твой светлый меч…
Властитель, он проникся уваженьем
К тебе, грозившему во имя мщенья
За честь отцов войною мир зажечь.
Шатались армии от сильных взмахов
Твоей руки, ты повергал их в прах…
Но Азраилу[2]повелел аллах, —
И в курдской хижине возвел он плаху,
И принял смерть ты, как и жил, без страха, —
Джелаль-эд-Дин, последний Хорезм-шах!
ПРОЛОГ. ТАИНСТВЕННЫЙ КУМГАН
Пастух Чобан-Коркуд был, пожалуй, самым бедным во всем кочевье Бала-Ишем. Его хижина состояла из нескольких камышовых циновок, подпертых кольями, и все свое имущество — продранный войлок, на котором он спал и совершал священные молитвы, и старый железный кумган без крышки, служивший и для варки и для омовения, и ободранная шуба из облезлого козла, и длинный посох с загнутым концом — все это он мог за один раз легко унести с собой. А весь его скот — гордость и богатство кочевника — состоял из большой лохматой собаки, белой, с красными угрюмыми глазами, которая покорно плелась за ним, куда бы, по обязанности пастуха, Чобан-Коркуд ни переходил.
Много лет он пас овец и ягнят во всякое время года, являясь на ночевку из одной юрты в другую, где его кормили. А старый пес его Акбай равнодушно и гордо следовал за ним, и все собаки узнавали его: обнюхавшись, они расходились без обычной драки. Когда же неопытные щенки пробовали задеть его, то разъяренный Акбай давал им поучительную трепку и спокойно, виляя хвостом, возвращался к ногам хозяина.
И с Чобан-Коркудом произошло необычайное дело. Однажды он лег на свой войлок возле входа в старый шалаш и лежал без движенья на боку, подпирая седую голову костлявым, огрубевшим кулаком. Все из кочевья приходили смотреть на Чобан-Коркуда и говорили, что в старого пастуха вселился безумный джинн. А Чобан-Коркуд отвечал, что он и мог бы продолжать свою обычную работу, но он не будет больше пасти овец:
— Пусть это делают более молодые пастухи. Я же буду смотреть днем на плывущие облака, а ночью — на сверкающие слезами звезды, на дорогу вечности (Млечный Путь) и на улыбку месяца…
Кочевники предложили старому Чобану увеличить вдвое назначенную ему оплату — не две, а четыре овцы в год и даже пять… Но он от всего твердо отказывался, и кочевники уходили прочь, удивленно покачивая головами.
Несколько дней спустя к Чобан-Коркуду приплелась через пески его сестра, очень бедно одетая — в заплатанную, полинялую, когда-то бывшую малиновой, рубашку до пят. Она принесла на руках плачущую, исхудавшую, как лягушонок, маленькую девочку. У этой девочки большая головка еще плохо держалась на плечах.