Политическая наука. 2016. Спецвыпуск - Коллектив авторов страница 3.

Шрифт
Фон

Однако как возможны «моральные науки» («нравственные науки»)? В статье из энциклопедии Дидро и Даламбера основой всякого правления объявляется всеобщая воля. Интересно, что главным принципом естественного права тоже объявляется всеобщая воля, которая «является в каждом индивиде чистым актом разума… и объясняет вам сущность ваших мыслей и ваших желаний» [Право, данное природой… 1994, c. 219]. Всеобщую волю следует искать «в основах писаного права всех цивилизованных наций, в общественных делах диких и варварских народов, в молчаливых взаимных договорах врагов человеческого рода и даже в возмущении и злобе, этих двух страстях, которыми природа наделила почти все существа вплоть до животных, дабы возместить несовершенство социальных законов и утолить жажду мести» [там же, c. 223]. Мы видим, что естественное право (обратим внимание на единственное число – не «естественные права», а «естественное право»), оказывается, невозможно «задать» раз и навсегда; оно реализуется в общественных установлениях – очень разных, причем не всегда справедливых. Естественное право вовсе не мыслится абстрактной конструкцией, вытекающей из моделирования поведения одного человека и введения затем в эту модель других людей – о чем авторы говорили в начале статьи, рассуждая о понятиях «справедливость» и «долг». Справедливость – «это долг создать каждому то, что ему подобает. Но на что мог притязать тот или другой человек при таком положении вещей, когда все принадлежало всем и, быть может, не существовало понятие долга? И что должен другим тот, кто позволяет им делать все и не требует ничего?» [Право, данное природой… 1994, c. 220]. Чуть ниже авторы показывают, что возможно такое моделирование социального взаимодействия, которое к естественному праву отношения не имеет (рассуждения о разумности требования уничтожения всех других жизней во имя своей при выдвижении его каждым) [там же, c. 221–222].

Можно сделать вывод о том, что понятие «естественное право» не связано с рациональным «робинзономоделированием». Скорее, проводится тезис о некоем общем начале, доступном каждому; начале, никогда до конца не формализуемом, но тем не менее организующем множество разнообразных форм жизни, более того, выступающим основным организующим началом любых форм социальности.

У этого понятия, как показывают исследователи [см., например: Гадамер, 1988], были «предшественники». Основной из них – понятие «здравого смысла», sensus сommunus, переложение в систему латинской культуры греческого понятия «фронесис».

Аристотель выделил три типа знания – техне, эпистеме и фронесис. Первое – знание ремесленника, не знающего ни математических истин, ни устройства гончарного круга, но умеющего создать прекрасный горшок «по наитию». Техне стало затем латинским ars – искусством, за которым долго сохранялась характеристика «неосознаваемой причастности к истине мира».

Образцом второго типа знания (собственно науки) выступает математика. Здесь мы говорим о вечных истинах, общезначимых, объективно представляемых и легко транслируемых. Целое знание здесь разбивается на фрагменты, каждый из которых истинен. Оно легко поддается демонстрации (доказательству).

Однако бывают ситуации, когда нам нужно знать о мире в целом – например, ситуации нашего поступка. Этого знания у нас нет – есть лишь фрагменты эпистеме, есть техне, а также причастность души гармонии мира, которая позволяет нам различать хорошее и плохое. Мы вынуждены действовать, исходя из этого явно недостаточного знания, поэтому оценить правильность поступков мы тоже можем только апостериори: не нарушив гармонию мира своим поступком, мы чувствуем ее и тем самым устанавливаем, что поступили правильно. Это знание невозможно транслировать, во-первых, потому что изменяются ситуации, правильное действие в одной из них может быть явно неподходящим в другой; во-вторых, сама истина мира не формулируема в качестве общего положения. Образцом трансляции учения о фронесисе были сказы про дурака, существующие практически во всех европейских культурах: герой, узнав, что надо делать то-то и то-то, бездумно переносит это действие в другую ситуацию (услышав похвалу за доброе слово об огромном урожае «Таскать вам – не перетаскать», он повторил его и процессии, несущей покойника, за что был бит и т.д.). Не случайно греческая история учит на примерах (парадигмах) – примеряясь к ситуации и зная поступок героя, мы проясняем для себя, чем же надо руководствоваться, чтобы действовать правильно. Это та самая практическая философия. И источниками этих примеров («парадигм») будут история и поэзия, которые всегда оказываются связанными с этой «практической мудростью», фронесисом.

Таким образом, речь идет о некотором «общем начале», проявления которого различны и которое в силу этого не поддается формулировке в виде общезначимых истин.

Эти смысловые моменты и сохраняются в латинском переводе – речь идет об «общем смысле», который руководит всеми правильными поступками, позволяя гармонии воспроизводиться, и который невозможно жестко зафиксировать в формулировке. Объясняя его, латинские авторы найдут интересные акценты – Цицерон определит его как «чувство социальности», которое руководит общественной жизнью.

И эти же смысловые моменты воспроизводятся в спектре переводов с латыни и интерпретаций этого понятия в европейских языках XVIII в. – и в том числе в понятии «естественного права» во французском языке, «чистом разуме» немецкого Просвещения и все том же «здравом смысле» английского Просвещения.

И поскольку классическая традиция образования в это время еще остается, не изменяются и способы трансляции этого типа знания – через примеры. Таким образом, история и поэзия обязательно связаны с практической философией и политикой. Нетронутая традиция классического образования постоянно транслирует эту схему. В ее рамках высказывается Н. Макиавелли: «И вот я, желая представить Вашей Светлости свидетельство моей глубочайшей преданности, не нашел среди своего добра ничего более дорогого и полезного, чем разумение деяний великих людей, приобретенное вследствие длительного испытания современных дел и непрерывного изучения древних» [Макиавелли, 1998, c. 49]. М.В. Ломоносов в своем проекте университета для юридического факультета предполагал чтение курса по политике наряду с курсами практической философии и истории, а также права народов, публичного и частного права, русского права. В его письме о проекте учреждения Московского университета 1755 г. предполагалась должность профессора политики, который «должен показывать взаимные поведения, союзы и поступки государств и государей между собою, как были в прошедшие века и как состоят в нынешнее время» [Письмо М.В. Ломоносова…]. Н.М. Карамзин в предисловии к первому тому «Истории государства российского» высказывается в духе той же традиции: «Простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества» [Карамзин, 2005, с. 13–14].

Проделанный экскурс в историю слова позволяет нам еще раз зафиксировать следующие принципиально важные моменты. Во-первых, речь идет не о возможных моделях, а об «универсальном» принципе, который, однако, невозможно жестко зафиксировать. Во-вторых, этот принцип мы должны каждый раз «открывать» в себе заново и в разных формах, справедливо действуя в соответствии с ним.

Немецкое Просвещение в лице школы Х. Вольфа даст образец еще одного интересного употребления слова «мораль» в политических исследованиях. Рассуждая об истории, И.М. Хладениус заметит, что есть некоторые сущности в истории, которые трудно исказить наблюдателю. Например, дороги, уровень урожая, просто строения, наконец – все видят их более-менее адекватно; это физические сущности. Есть поступки, тоже очевидные – Цезарь перешел Рубикон. Наконец, есть «моральные сущности». В вольфианской школе к моральным сущностям относят фабрику, гостиницу, школу. «Человек имеет определенное желание – неважно, речь идет об одном человеке или о многих; это его желание известно; на это желание люди могут ориентироваться – все это называется моральной сущностью. К примеру, таковой является учитель, о котором другие знают, признают это и обращаются к нему (прежде всего те, кто хочет учиться). Фабрикант всегда производит определенные товары, и в результате невозможно потерять работу. Содержатель гостиницы постоянно хочет принимать и обслуживать своих и чужих. Кафедра, фабрика и гостиница являются моральными сущностями, которые возникают в желаниях людей независимо от того, связаны ли они с какими-либо телесными вещами или нет…» [Хладениус, 2010, c. 205]. И они тоже видны всем. Значит, если мы не хотим вносить искажений в картину истории, мы должны писать ее как гигантское полотно постоянных взаимодействий этих трех типов сущностей. Исторические обзоры с детальным описанием мелочей – характерная черта историографии того периода.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке