Покончив с завтраком, матросы, подгоняемые окриками боцманов, принимались за ежедневную работу, которая выглядела такой же бесконечной, как воздушный океан. Они карабкались по вантам на головокружительную высоту, ставили лиселя, драили палубу от налипшего за ночь планктона, чинили нехитрое корабельное имущество, играли украдкой в кости, работали с альтиметром и навигационными приборами, выгоняли из трюмов обжившуюся там рыбу, сушили парусину, вязали узлы, непрерывно что-то сшивали, сращивали, складывали… Смотреть на их ежедневную работу Тренчу быстро надоедало. Кое-как проглотив рыбу и не испытывая от этого даже тени сытости, лишь бесконечную усталость, он устраивался на канатных бухтах, твердых, как железо, и глядел на проплывающие мимо облака.
Иногда в облаках скользили живые рыбешки, обжигая глаз веселым мерцанием солнечных отблесков по чешуе – проворные веселые сардинки, резвящиеся в потоках ветра, равнодушные ко всему на свете тунцы, похожие в своей серой шкуре на скучных писцов с островной канцелярии, бестолковые яркие анчоусы… Рыбешек было немного, да и те быстро скрывались в облаках – здешние ветра были слишком слабы, чтоб заинтересовать их, неутомимых путешественников - но Тренч все равно провожал небесных обитателей завистливым взглядом. Будь у него у самого хвост и плавники, он не раздумывая бросился бы в воздушную бездну, пусть даже с кандалами. Но ни хвостом, ни плавниками Роза Ветров его не наделила, поэтому оставалось лишь разглядывать облака и случайных попутчиков.
Быть может, поэтому он и заметил пиратов первым.
Если быть точным, сперва он не заметил ничего особенного. А потом от одной из огромных белоснежных, с синеватой кромкой, небесных подушек отделилось маленькое перышко, ставшее стремительно планировать вниз. Тренч равнодушно наблюдал за тем, как оно двигается в прозрачной до хрустального звона синеве неба. Наверно, акула, учуявшая по ветру запах отбросов с камбуза и пристроившаяся в кильватер. Или стайка резвящихся анчоусов в плотном косяке.
Но это были не анчоусы. И не акула. Перышко стремительно росло в размерах, выпрастывая из себя крохотные иголочки-отростки. С большим опозданием Тренч сообразил, что это мачты. Ведомый неизвестными помыслами, к «Саратоге» приближался корабль. И, судя по тому, с какой скоростью он увеличивался в размерах, шел он под всеми парусами.
Как оказалось, Тренч не был самым зорким человеком на борту. Не успел он сообразить, что это значит, как вахтенный в своем «вороньем гнезде» на верхушке фок-мачты уже поднял тревогу. Визгливая трель флейты всколыхнула воздух над палубой, как крик какой-то большой и уродливой рыбы.
- Норд-норд-ост! Двадцать два с половиной румба! Неопознанное судно! Высота семь тысяч футов, идет со снижением! Срочно капитану!
Обычная жизнь на «Саратоге» мгновенно прекратилась, как если бы вахтенный объявил надвигающийся шквал. Но при шквале полагается немедленно карабкаться на мачты, чтобы спускать брамсели и крепить штормовые леера, сейчас же матросы замерли без движения на палубе, позабыв про свои обычные обязанности. Перестали ерзать по палубе швабры, замолкли кузнечные меха, даже швейные иглы, деловито дырявившие парусину, замерли сами собой в руках. И руки эти, как заметил Тренч, мгновенно напряглись.
- Кого принесло по нашу душу? - выдохнул корабельный плотник, щурясь против солнца слезящимися глазами, - Не по нраву мне нынешний ветер. Такой хороших новостей не приносит. И хороших встреч тоже.
Матросы столпились на верхней палубе, тревожно вглядываясь в небо.
- Заткни поддувало, - бросил кто-то плотнику, - Накличешь, старый дурак…
- Может, просто курьер?
- Идет прямо на нас. Да и оснастка непохожа. Целый барк, не меньше.
- Все потому, что пошли к Шарнхорсту прямым путем от Рейнланда. Надо было идти через Штир, туда пираты не суются.
- И потратить три дня, тягаясь с восточным пассатом? Ищи дурака. Капитан за такое с тебя сам шкуру сдерет и повесит вместо трюмселя.
- И то лучше, чем пираты…
Матросы мгновенно замолкли, стоило скрипнуть двери капитанской каюты. «Саратога» была построена из старого дуба, все части ее большого неуклюжего тела издавали различный скрип, будь то двери кубриков, трапы или рассохшиеся ростры. Даже матросские кости, измученные многолетней тяжелой работой, подчас скрипели не тише. Но скрип капитанской двери был особенным звуком, не похожим ни на какие другие звуки на борту. Тяжелым, протяжным, противно елозящим по барабанным перепонкам.
От этого скрипа Тренч всегда вздрагивал, хоть и находился в укрытии среди канатных бухт. Проведя на палубе «Саратоги» всего неделю, он успел преисполниться к капитану Джазберу тихой ненавистью. Ненависть эта никогда не выбиралась на поверхность, обложенная со всех сторон страхом. Капитан Джазбер умел внушать страх. Иногда Тренчу даже казалось, что его собственное тело безотчетно реагирует дрожью на какой-то распыленный в воздухе магический реагент, источаемый каждой порой капитанской кожи. Капитан Джазбер распространял вокруг себя страх, как другие матросы распространяли вокруг себя запах пота, табака и кислой капусты. Совладать с ним не в силах были никакие ветра, даже если бы им вздумалось задуть со всех сторон одновременно.
Тренч предпочел бы держаться подальше от капитана Джазбера, по возможности настолько далеко, насколько позволяла длина корабля, даже если бы для этого пришлось свить гнездо где-нибудь на бушприте, как какой-нибудь треске. Видимо, капитан Джазбер догадывался об этом с первого дня. Именно поэтому отвел Тренчу кусок палубы на самом юте, возле шканцев.
Позиция на юте давала много преимуществ. Здесь не так болтало в фордевинд, когда старая «Саратога» шла полным ветром, раздув все паруса, сюда не долетал запах скверной стряпни с камбуза и подгоревшего жира, здесь, вблизи капитанского мостика, не осмеливались вольничать матросы. Но если капитан Джазбер и руководствовался чем-то при выборе места для своего единственного пассажира, то отнюдь не его удобствами, в чем Тренчу пришлось убедиться весьма скоро.
- Капитан на мостике!
Эта обычная команда заставила Тренча вытянуться так, точно между лопаток протянули кнутом. Тяжелым боцманским кнутом из кожи ската, утяжеленным железными гайками, одним касанием которого можно прожечь человека до самых печенок. Тренч хотел было гордо поднять подбородок, но ничего не вышло. Тело само собой съежилось и попыталось укрыться теми скудными лоскутами парусины, что служили ему и подстилкой и одеялом. Бороться с собственным телом оказалось не проще, чем идти бакштагом, развернув курсовой парус навстречу ветру. Тело было умнее, хитрее, опытнее его самого. Оно подсказывало верный путь. Но Тренч, стиснув зубы, остался на прежнем месте.
Первый помощник Боузи поспешно вскарабкался на квартердек, навстречу капитану. Как маленький паровой буксир, бросившийся навстречу заходящему в гавань грозному линейному кораблю.
Позиция Тренча позволяла слышать почти все, произнесенное на шканцах, хоть он и редко пользовался этим преимуществом. Но сейчас он навострил слух, стараясь не упустить ни слова.
- Мистер Джазбер, капитан!..
- Я слышал сигнал. В чем дело? Блуждающий риф? Касатка?
- Неопознанное судно, идет в двадцати четырех градусах по румбу.
- Расстояние?
- Около шести миль.
- Высота?
- Чуть выше нашего эшелона, шесть с половиной тысяч футов. И снижается, сэр.
- Значит, снижается аккурат нам на хвост?
- Судя по всему, сэр.
Тренч услышал тяжелый выдох большого тела. Нехороший, как резкий выхлоп корабельного котла, свидетельствующий о том, что трубы полны гари или топки работают не в штатном режиме.