— Ну, нет у него чувства юмора! Нету, — повернувшись к очкарику, смерил оценивающим взглядом. — Вон даже Череп, и тот понял шутку.
— Чувство юмора у него есть, очень даже есть, — покачал головой Череп, — шесть часов драить тамбурный шлюз носовыми платками, чем не чувство юмора?
Заслышав топот за бронированной дверью, Дыба встал перед входом.
— Вы как хотите, а лишние часы в день освобождения я заполучить не хочу.
Раздалось шипение клапанов, койки втянулись в стены, и количество теней уменьшилось. В просторной камере уже без опасности стукнуться лбами могли разминуться с пяток человек, кабы еще работало полное освещение.
По авторитетному мнению психологов, скудость освещения необходима для формирования тягостного ощущения и чувства полной подавленности, которая создает у арестованных надлежащее настроение и делает оных полностью готовыми к процессу трудотерапии, но если поинтересоваться у самих арестантов, то можно услышать о других причинах такого освещения.
Нехватку осветительных плафонов некоторые объясняли дефицитом такого рода продукции на черном рынке столицы. С давних времен повелось делать военную продукцию намного качественнее ширпотреба, что непременно сказывалось на спросе. И в процессе удовлетворения спроса участвовали все, кто мог и как мог, в том числе и начальник гауптвахты прапорщик Усачев, честно "списывая" оборудование, которое "не выдерживало нагрузок" (то есть, нерадивости арестантов) и якобы неисправимо ломалось, вырабатывало свой ресурс и вообще никуда не годилось. Ну, а куда оно потом девается, никто не знал, кроме перекупщиков и кляузников — таких же прапорщиков, только не имевших доступа к кормушке.
Но как всегда после длительных и тяжелых проверок, проверяющие с покрасневшими лицами и драконьим выхлопом перегара подавали бодрые рапорты, что все происходит "согласно устава и нормативных документов". И вообще данный объект нужно ставить в пример как образцово показательный.
Так, что в итоге, завистники копили силы для очередного списания, ну, а курсантам эти дела были вообще" до лампочки", главным в этом заведении для них было отбыть работы, в которых они участвовали наравне с автоматикой, зачастую и заменяя ее. Хотя присутствие человека в тех. процессе было вовсе не обязательно, но конечно командованию виднее. И арестанты не прохлаждались на лежаках как "проститутки в соляриях", а занимались полезным делом, заменяя, где возможно автоматику, оберегали ее от изнашивающего труда и тем самым увеличивали ее работоспособность и долговечность.
— Все. Косяк, замри! — скорчив грозную рожу, Дыба показал кулачище размером с голову, — И без фокусов мне, а то я уже тебе "сопло" надеру!
Придав лицам выражение преданности и полной готовности моментально броситься на исправление всех возможных поломок, арестанты замерли под мигающим огоньком камеры наблюдения. Послышался далекий звук открывающихся тамбуров, звучный цокот башмаков эхом разлетался в пустых коридорах гауптвахты. Пискнул отмыкаясь замок. Дверь с лязгом втянулась в проем.
— Внимание! Входит часовой! Руки за голову, ноги на ширине плеч! — гаркнул темный контур в ярком проеме двери.
В камеру вбежали двое курсантов с нашивками летного соединения. Быстро окинув взглядами троицу, они замерли у входа, с импульсными винтовками на перевес. Вместо ожидаемого начальника "губы", в камеру важно вошел высокий лейтенант и остановился напротив Косяка. Его глаза сощурились в узнавании.
— Так, так, так. Старые знакомые. Ну, что же. Разводящий, начнем проверку.
Суетливо заскочивший за лейтенантом "летун", блеснув ромбиками сержанта, активировал черный планшет. Уткнувшись в дисплей переносного терминала, гнусавым голосом зачитал:
— Курсант Дыбенко Петр Демьянович. Арест семь суток, за систематическую неуспеваемость.
— Я! — бодро и зычно громыхнул Дыба.
— Курсант Косяков Владимир Владимирович. Арест семь суток, нецелевое использование ресурсов химического лабораторного комплекса.
— Я! — Прекратив ковыряние в носу, с ленцой протянул Косяк.
— Курсант Черепков Александр Васильевич. Арест семь суток, нарушение режима секретности.
— Я… — робко протянул Череп.
Развернувшись к офицеру, сержант затараторил:
— Мой лейтенант, проверка закончена, арестованные присутствуют согласно реестру. — Бодро отрапортовав, губастый сержант заученным строевым шагом вильнул в сторону.
Быстро поиграв пальцами над сенсорной панелью, офицер уткнулся в планшет. Сверившись с планом мероприятий на рабочий день, поднял голову и хищно улыбнулся Косяку.
— Ну, что же, господа курсанты, сегодня последний день вашего пребывания в стенах этого чудесного заведения. Поэтому необходимо сделать заключительный аккорд, так сказать. Сегодня вас ждет двойная норма Цеха… — Не дождавшись возмущений Косяка, он удивленно вздернул бровь. — Курсант Косяков — вы ничего не хотите прокомментировать? Ну, а добавить, что-нибудь к прошлой анатомически-познавательной речи?
— Никак нет, мой лейтенант!
Косяк уже понял, чем ему грозит возобновление "познавательной" лекции. Решив не подставлять товарищей, он решил подыграть офицеру, в его попытке восстановления подмоченного при прошлой встрече авторитета — и изо всех сил старался походить на примерного курсанта, перевоспитавшегося и раскаявшегося нарушителя воинской дисциплины. Он стоял "по стойке смирно" преданно поедал лейтенанта глазами и, что есть мочи орал: "Так точно", "Никак нет" и тому подобные вещи в ответ на все провокации со стороны проверяющего.
Все в этом мире кончается, завершилась и проверка. Высокий лейтенант-летун, в приподнятом настроении от одержанной победы вышел из камеры. Как только, под удовлетворенный посвист легкой мелодии, шаги начальства удалились и грохнули закрываясь створки тамбура, сержант, до того момента практически не принимавший участия в происходящем, недобро осклабившись, процедил:
— Арестованные руки за голову, ноги на ширине плеч. Часовой, провести личный досмотр.
Наблюдая унизительную процедуру досмотра, сержант счастливо улыбался, отчего его лицо, и до того не производившее впечатление "человека разумного", превратилось в иллюстрацию к брошюре "Последствия воздействия на человека боевых нервно-паралитических газов".
— Ну, что, недоумки, — дожидаясь, пока арестованные оденутся, садистки прогундосил сержант, — вот мы сейчас с вами проведем тренинг… На слаженность действий экипажа при разгерметизации корпуса! Заодно вас проветрим, а то вы, что-то уже завонялись. Еще больше развеселившиеся в предвкушении развлечения часовые, раздали арестантам атмосферные маски-респираторы. Принимая прозрачную маску, Череп тихо икнул. Из троицы только он один панически боялся противопожарной разгерметизации, и сержант это отлично знал. Ему доставляло удовольствие смотреть, как этот "мозгляк" трясется перед процедурой через которую проходят все курсанты.
Товарищи по несчастью криво усмехнулись, по учебному положению этот норматив должен проводится на специальном полигоне под контролем инструктора и бригады медиков. При этом на них должны быть как минимум боевые скафандры экипажей, а не комбезы и аварийные кислородники с минимальным запасом воздуха.
Но среди курсантов не принято было терять лицо. Особенно в чужом присутствии. Так сложилось, что "летуны" могли нагадить "консервам", и естественно не упустили случая. Подобное происходило сплошь и рядом, обиды копились и в итоге не гласное соперничество выливалось в тихую вражду между соединениями Батальона, перерастающую порой в жаркие потасовки между "летунами", "консервами" и "саранчой", потасовки, доводящие страховых инспекторов до тихой истерики, при выплате возмещения ущерба городским развлекательным комплексам.
Дежурные торопливо вышли из камеры. Зашипели стравливающие давление клапаны, раздался щелчок, доводящий камеру до полной герметичности, и в двери открылся смотровой проем. Сквозь мутный пластик которого подопытные могли наблюдать довольные рожи часовых и сержанта.