— Глупая ты, — засмеялась сестрица Выченя, когда Веселинка шёпотом поведала ей то, о чём матушке рассказать не решалась. — Всё проще некуда! Ты забыла, что ли, что весна на дворе — Лаладина седмица грядёт? А кошка эта — ладушка будущая твоя! В Белые горы путь твой лежит, там судьба твоя живёт, тебя поджидает.
— А золото тут при чём? — дрогнувшим голосом пробормотала Веселинка.
— Ну, как при чём? — усмехнулась Выченя. — Видать, к тому, что богатая она, избранница твоя! Повезло тебе, сестрица! Ох как повезло! Не хуже, чем Здемиле, а может, и ещё пуще.
У Вычени нынешней весной наставала невестина пора — за плечами осталось детство, и вступала она на порог девичества. Увивались за ней два брата из соседской семьи — сыновья Дерилы. «Ох, нет, только не эти! — закатывала глаза матушка Владина. — Не вздумай кому-нибудь из них уступить!» «Но почему нет, матушка? — удивлялась Выченя. — Глазко и Частола — ладные парни, пригожие...» «Почему? Да потому что я слишком хорошо знаю их отца, — понизив голос, ответила матушка. — И они такими же будут. Нет, нет, не надо мне зятьёв из Дерилиной породы! — И матушка замахала руками, точно отбрасывая от себя кошмарное видение. — Хватило мне и его самого — сыта по горло!»
Задумалась Выченя и обратила свой взор на запад, к Белым горам. Прошлые вёсны она девочкой-подростком шастала на Лаладины гулянья — не в качестве невесты, конечно, а так, поглядеть из любопытства. Видела она и женщин-кошек — высоких, статных, в нарядных вышитых кафтанах, с длинными стройными ногами и большими ясными глазами, проницательно и мудро глядевшими в глубины девичьих душ. Белогорские жительницы прельщали Выченю куда больше местных женихов, и она мечтала стать супругой одной из них. А потому-то она сейчас, восторженно закатив глаза и охватив ладонями горящие щёки, зашептала Веселинке:
— Ох и счастливица же ты, сестрица! Кошечки... они... такие! Такие... ах!
— Какие? — хмыкнула Веселинка, а у самой сердечко таки дрогнуло в груди, хоть и напустила она на себя небрежно-насмешливый вид.
— Ну, как тебе описать? Их своими глазами видеть надо! — И Выченя, прислонив руку ко лбу, точно обморочной дурнотой охваченная, откинулась назад — томная, трепещущая, мечтательная юная дева. — Ах, какие у них руки... Сильные, ласковые. Как бы я хотела, чтоб такие руки меня обняли!
Произнося эти слова, Выченя чувственно скользила пальцами по своей шее, обхватывала себя за хрупкие плечи; коснувшись груди, она будто бы очнулась и, устыжённая собственной нескромностью, вся съёжилась.
— Ну, будет тебе глаза-то закатывать, — легонько толкнула её Веселинка. — А сны... Это так и должно быть?
Выченя цокнула языком, поглядев на неё укоризненно.
— Ничего-то ты не знаешь, а ещё старшей сестрой называешься... Ещё б чуть-чуть — и быть тебе старой девой! Да, родная моя, ежели девице судьба стать супругой женщины-кошки, ей всегда приходят в снах такие знаки. Сначала изредка, но чем ближе встреча — тем чаще сны и знаки. А когда ты встретишься со своей избранницей лицом к лицу и посмотришь в её очи прекрасные — тотчас тебя беспамятство охватит, и упадёшь ты без чувств. Это и есть самый главный знак!
Рука озадаченной Веселинки потянулась, чтобы почесать в затылке, но Выченя её перехватила.
— А вот так негоже делать. Некрасиво! Так только мужики делают. А девица не должна чесаться.
Все эти девичьи штучки, обмороки, знаки — от всего этого была Веселинка далека, слишком много она работала, чтобы об этом задумываться. И работа у неё была не женская. Шутка в деле — девица-плотник! Стругала, пилила, топором рубила, молотком стучала, по строительным лесам бегала, а когда вокруг неё мужики непристойно ругались — уже давно не смущалась. Этот язык был для них повседневным и рабочим, она и сама с ними разговаривала на нём, а если и дома проскальзывало словечко, матушка сурово дёргала Веселинку за косу: «Не выражайся!» Отец объяснял мягче: «Доченька, такие слова девице-невесте не пристало произносить. Уж лучше язык за зубами держать, чем так говорить». Он сам не пересыпал свою речь крепкими словечками, а Веселинка старалась брать с него во всём пример.
Но чем ближе была Лаладина седмица, тем тревожнее становились мысли девушки. Все вокруг давно намекали, что в девках она уже засиделась, но слишком большой груз лежал на плечах Веселинки, чтобы думать о браке. По обычаю ей придётся покинуть родительский дом, но кто тогда станет заботиться о матушке, слепом батюшке и юных сестрицах, зарабатывать им на пропитание? Позволит ли ей новая семейная жизнь по-прежнему работать? Вот что её всегда беспокоило и заставляло снова и снова откладывать создание собственной семьи на потом. Младшие сестрёнки не бездельничали: вместе с матушкой они вели домашнее хозяйство. Что с ними будет, если уйдёт Веселинка, главная добытчица? Не придётся ли им поступать в услужение к богатым людям? А если Веселинка станет разрываться на две семьи — что это будет за жизнь? И ремеслом заниматься, и дом свой вести, обед стряпать, стирать-убирать, детей рожать... Ох, некстати отец зрения лишился, не работник он уж теперь, и это, конечно же, его угнетало. Сдавать он стал сильно, хоть и не стар был ещё. Как же с сестрицами быть? Поди-ка, пристрой всех замуж!
От этих дум и забот пухла и болела голова; Веселинка хваталась за любую работу, трудилась во всякую погоду — и в итоге однажды простудилась и слегла. Проболела она две седмицы, горя в лихорадке и сотрясаясь от жуткого надрывного кашля, а потом ещё дней десять, вымотанная тяжёлой хворью, была не в силах вернуться к работе. Семья перебивалась с хлеба на воду, денежные средства закончились, съестные припасы — тоже... Здемила в последнее время стала высылать гостинцы реже: наверно, родителей мужа стеснялась слишком обременить, а может, купец с супругой всё-таки начали ограничивать щедрость невестки по отношению к бедным родичам. Что же делать? Не идти же по миру, прося подаяние!
В один из этих непростых дней в дом постучался Дерила. Он молча поставил на стол большую корзину со снедью и положил рядом мешочек, в котором звякнули монеты — тощий, как сам чернобородый сосед, но сейчас для семьи Бермяты и такие скромные средства казались богатством.
— Вот... тут это... — забормотал он, запинаясь от смущения. — Тут супруга моя вам гостинцы выслала, кушайте. А это, — шершавыми и грубыми рабочими пальцами Дерила тронул кошелёк, — от меня. Не ахти какие деньжищи, конечно, но чем могу... Самому семью кормить надо.
У матушки Владины задрожали губы, глаза наполнились слезами.
— Дерилушка, ну зачем, не надо, — пробормотала она, пытаясь вернуть ему кошелёк.
— Бери, кому говорю! — грубовато оборвал её Дерила и опять положил деньги на стол. У него самого рот подрагивал, но он изо всех сил сдерживался.
Бермята хоть и слеп был, но и на слух всё понял. Встав с места, он подошёл к Дериле и опустил руку ему на плечо.
— Сосед, ты это брось. Долг на совесть мою не навешивай. Сами как-нибудь выкарабкаемся...
— У всех бывают тяжёлые времена, старый, — сказал Дерила. — Бери, не стесняйся. А про долг не беспокойся, сочтёмся когда-нибудь. Сегодня мы вам помогли, завтра — вы нам. На то мы и соседи.
Бермята долго и тяжко молчал, перебарывая клубок смешанных чувств. Ах, где его очи!.. Как не ко времени поразил его глазной недуг, помрачив белый свет перед его взором! Работать бы ему ещё и работать, пока есть сила в руках и мастерство не растеряно, но — глаза! Куда без них? Ощупью-то не много наработаешь. Приходилось теперь сидеть на шее у дочери, а она из-за этого и семью свою создать не могла. Оставалось только одно — посылать на работу младших дочек, совсем юных девочек. Камнем лежала на сердце тоска, чёрным вороном каркала дума о смерти. Уйти, не быть обузой для семьи...
Послышался кашель: это Веселинка встала с постели, бледная после болезни, с синеватыми тенями вокруг ввалившихся глаз.
— Дядя Дерила... Я как заработаю, так долг и верну, — откашлявшись в кулак, сказала она.