Тут подоспела замена домой – отмеренные сроком службы два года завершились.
Казалось бы, карьера складывалась удачно (пять лет службы – и уже почти майор!) на зависть многим, но с ним приключилась романтическая история, как раз под замену, наш капитан возьми да и подженись… Поздней осенью во время рейда по баграмской зеленке Эдика контузило, а заодно и нашпиговало осколками. Вначале он попал в медсанбат, а затем был отправлен в госпиталь в Кабул. Хирург вынул десяток мелких осколков, которые впились в мягкие ткани от кисти до предплечья, да десяток еще более мелких так и остались не извлеченными (да простят меня дамы за это уточнение) из ягодиц. Ранение было результатом подрыва на противопехотной мине, но капитану повезло, основные осколки приняли на себя два бойца-сапера, вот их-то нашпиговало крепко, усеяло ранами с ног до головы, ни один, ни другой в полк уже не вернулись. Чудо, что Громобоев в момент подрыва стоял к ним спиной, а повернись он на секунду раньше к ним передом? И куда бы все это железо влетело? Вот именно – туда! Эдик так радовался сохранившемуся хозяйству, что отлюбил почти всех медсестер, которые были хороши собой и не противились возможности развлечься.
Ближе к выписке он и познакомился с очередной пассией, с новенькой медсестрой отделения – с зеленоглазой блондинкой Ириной. Легкая ночная интрижка вскоре переросла в бурный роман. Эдик выздоровел, но умудрился проваляться в госпитале еще пару недель. Как говорится, завел себе ППЖ (походно-полевую жену).
После выздоровления Громобоев еще не раз посещал свою пассию в госпитале: то проездом в колонне, то специально делая крюк, возвращаясь из рейда, а то и самовольно пересекал ночной Кабул, заскакивал на ночь. Время шло, и перед самой заменой его контузило, да так основательно, что неделю заикался и в глазах двоилось. Капитан опять попал в знакомый госпиталь, но, увы, Ирину накануне по замене перевели в Ташкент.
Тогда Эдик уговорил начмеда отправить долечивать неудачливую голову в глубокий тыл, в окружной госпиталь, все равно до окончания срока службы в Афганистане оставался как раз последний месяц. В Ташкенте роман возобновился с новой силой, и любовная страсть поглотила капитана целиком. И хотя пассия была старше на пять лет, имела ребенка, а самого Эдуарда дома ждала жена Ольга и маленькая, только родившаяся дочь Ксения, эти обстоятельства развитию отношений не помешали и от совершения необдуманных поступков не остановили. Ага, остановишь его, ведь эта чертовка в постели была страстной и изобретательной. Видимо, Ирка провела бурную молодость, чем и нажила богатый жизненный опыт. Период восстановления после контузии пролетел как один день и в основном – в постели.
А потом настал июль месяц – месяц замены. После госпиталя пришлось на некоторое время вернуться в часть для сдачи дел и финансового расчета. За полгода до срока кадровик предложил выбрать два округа для предстоящей замены, и Эдик себе выбрал неплохое место. Заменщик уже ждал его в полку, и оставалось только сдать побыстрее дела.
Провожали домой Эдика пристойно и даже торжественно: вначале официальная часть в клубе, после совещания у командира полка, где ему наговорили много теплых слов (ведь награды он заслужил в боях, а не на «паркете»). Так как воевал Громобоев честно, местное население не грабил, не мародерничал и у своих подчиненных тоже не воровал, но и кутнуть любил, потому добра не нажил и возвращался на Родину почти с пустыми руками.
…Ночь накануне отъезда домой была неспокойной, духи активно и не прицельно стреляли по Кабулу и выпустили примерно сотню эрэсов, которые с завыванием падали на затаившийся во мраке большой средневековый город, раскинувшийся в котловине между горных хребтов. Взрывы в ночи раздавались то тут, то там, но Громобоев продолжал спокойно выпивать с друзьями в каптерке, ни он, ни собутыльники даже не подумали бежать прятаться в щель, вырытую между казармами-модулями, как это сделали штабные и молодые сменщики, только прибывшие из Союза. Мальчишество, конечно, ведь несколько реактивных снарядов рухнули в районе полковых складов, парочка упала на позициях зенитчиков, а один и вовсе неподалеку, в районе полкового плаца. Особенно глупо погибнуть в ночь перед отправкой домой, но капитан упал бы в своих собственных глазах, ведь два года, когда в перерывах между операциями батальон возвращался на базу, он никогда не прятался от обстрелов в окопчике, а продолжал спокойно спать в комнате на своей койке. Да и каску с броником ни в горы, ни в зеленку Эдик никогда не брал, и на марше, сидя на БМП, не надевал, а слепо верил в счастливую судьбу и удачу. Гусарская бравада? Ну да, конечно, но что поделать, такой характер!
Короче говоря, улизнуть в укрытие не подумал никто из ветеранов, да и разве можно оставить хорошее застолье? Прощальный банкет готовился тщательно: незадолго перед ужином прапорщик Гонза метнулся на склад и затарился дефицитной закуской, да и сам виновник торжества кое-что прикупил в полковом дукане. Закадычный друг Афоня накануне заказал патрулю купить четыре литровых бутылки водки и две бутылки коньяка, их доставили прямо к столу – провожать уважаемого человека надо было соответственно, чтоб не бегать среди ночи по комнатам в поисках добавки.
После отбоя в каптерке первой роты собрались приглашенные, из еще остававшихся в строю друзей. Это были офицеры и прапорщики: Хмурый, Марабу, Афоня, Шерстюченко, Бершацкий, Буланыч, Тарбеев, Халипов, Гонза да заехавший по пути домой из госпиталя батальонный разведчик Монастырский. Пустой рукав гимнастерки лейтенанта напоминал каждому о том, что смерть ходит где-то рядом. До чего же не повезло парню: первый рейд в зеленку (он сменил погибшего предшественника) – и крупный осколок разорвавшегося выстрела безоткатного орудия оторвал правую руку почти по самое плечо. Сейчас разведчик время от времени морщился (свежая рана побаливала) и через силу шутил: стакан, пистолет и ручку держать могу, поэтому обещали оставить в армии…
Свободного места на сдвинутых вплотную двух столах не было ни сантиметра: откупоренные банки шпрот, кильки, бычки в томате, лосось, маринованные огурчики и перец, помидоры в собственном соку, тушенка, компот из персиков, баночки голландского шипучего лимонада Si-Si. Открытые бутылки маскировались под столом, закрытые в сейфе – антиалкогольная компания в разгаре! Бершатский приготовил фирменное блюдо: голубцы в виноградных листьях.
Баб звать не стали, не тот день. И нового комбата к столу тоже не пригласили – недостоин. Моложавый майор был глуповат и ужасно не фартовый, при нем за три месяца батальон потерял уже шестнадцать человек убитыми и более пятидесяти ранеными! А при его предшественнике таких потерь и за целый год не понесли…
Тесно было не только на столах, но и вокруг – табуретки и стулья стояли впритык. Дежурному по роте сержанту-таджику велели попусту командиров не беспокоить, все вопросы решать с молодым лейтенантом-взводным, только прибывшим из Союза, накрепко закрылись – мало ли, вдруг парторг и пропагандист пойдут в антиалкогольный обход!
Поначалу проводы, как всегда, шли организованно – распорядителем выступал Шерстюченко, и Эдик внезапно взревновал его к своему батальону, хотя сам его рекомендовал командованию на свое место.
– Предлагаю тост за Эдурда Громобоева – будущего начальника Главного политического управления Советской армии! – провозгласил тост Марабу.
– Спасибо, Санек! Красиво, заманчиво, но не реализуемо, – улыбнулся Эдик. – Мое место здесь, в окопах, а там я, скорее всего, буду лишним. Таких оболтусов и разгильдяев, как я, так высоко не пропустят…
Первые полчаса произносили красивые и складные тосты по очереди, по старшинству, потом закурили, зашумели, начался бардак. Старшина врубил магнитофон Sharp, из которого полились отечественные хиты: «Лаванда», «Две звезды», «Есаул», «Казацкая»…
Хозяин каптерки прапорщик-азербайджанец, выпив несколько рюмок коньяка, расчувствовался, разговорился и напомнил Эдику, как он спас его прошлой осенью. Этому говорливому и хвастливому Халипову капитан Громобоев действительно был обязан жизнью. В октябре Рамзан единственный раз за год пошел на боевую операцию. Напросился. Сумел уговорить молодого на тот момент (прежний погиб) командира роты Александра, по кличке Марабу, взять с собой в рейд. Халипов покинул каптерку и, по его словам, отправился в поход за медалью. Опасаясь за свою драгоценную жизнь, нацепил на себя тяжелый бронежилет и обшитую камуфляжем каску, чем вызвал многочисленные насмешки офицеров. Однако же старшина не оплошал и действительно пригодился: оказался в нужном месте и в нужное время…