«Ты сделала всё возможное, – оправдывалась она перед собой. Но прежняя успокоенность не приходила. – Ты перед покойницей чиста. Да от этого разве она заговорит?»
В анатомке она и разу не могла взглянуть Нине в лицо.
«В чём моя вина? В том, что ты в двадцать пять мертва, а я и в сорок живу? Но окажись я в твоих санках, я б тоже уже не рассуждала…»
При вскрытии Таисия Викторовна отметила про себя обычное. Опухоль на десять-пятнадцать сантиметров окружена, облита нездоровой, набрякшей тканью, которая после удаления опухоли не меньшала, а росла. Несмотря на то что первичную опухоль выхватили, злокачественный процесс, эта зверонравная машина, не затухал, как должно бы быть, а, напротив, разгорался, разбегался ещё сильней.
«Что тут предпримешь?
Хорошо бы иметь средство, которое снимало бы остаточные явления злокачественного процесса так же, как, например, снимает их при гнойниках пенициллин.
Но как – иметь, если такого средства нет?
Нет – найти!
Неправда!
Коли есть болезнь, должно быть и средство лечения.
Должно!
Озарённая этой мыслью, перебрала она ворох препаратов, почему-то надеялась-таки выловить и то самое средство заветное.
Но, прокатившись на нолях, отлилась от них, привернула к травушкам. Чага, марьин корень, ромашка, подорожник… Нет, нет, тоже не то. Совсем не то!
Что же тогда то? В чём же тогда то?»
Нинин корень не выходил у неё из головы.
«Однако как он хоть называется? Где растёт? Кто знает, как им пользовать? Шатнуться с этим катышком к бабушкам? Узнают, что я врач областного онкологического диспансера – собьётся куча смеха! Слушок побежит по городу. Гли-ко, наука двинулась на поклон к бабушкам! На выучку к тё-ёмным баушкам в тайности покралась!.. Э-э, наука, наука – пустая ты штука, раз полезла на ту же ёлочку…
И потом, ещё неизвестно, как наши примут мой поход к знахарям… В какую сторону повернут…
Не-ет, надо самой всё разведать. Надо самоуком докопаться, что за подарок подпихнула мне Нина».
Три года к Таисии Викторовне не подпускала покой, звенела комаром Нинина загадка.
Вечерами толклась то в одной, то в другой библиотеке, всё выискивала книжки про растения.
Только теперь она дотумкала, почему корень исполосовали до неузнаваемости. Раз по раку, наверняка из ценных, в прибыли наваристый, и знахарь, боясь, что корень может попасть к врачу, и, держа впотаях секрет, изрезал до краю, сбил форму – замуровал, заминировал. Но и, обезображенный, он оставался самим собой, с ним было всё его: запах, цвет, плотность.
Таисия Викторовна читала, сравнивала и непонятно даже для себя – ну разве объяснит собака, почему она идёт по следу зверя? Ну разве объяснит птица, почему она поёт? Ну разве объяснит речка, почему она обегает гору с этой, а не с той стороны? – и непонятно даже для себя скорей интуитивно угадала.
То был борец.
Царь-трава.
Царь-зелье.
Царь тибетской медицины.
3
В первую же неделю радость открытия обмякла, опала, и Таисия Викторовна, нигде и никому не проронив ни звука про свою удачу, затревожилась.
«Ну, знаю, был у Нины борец. Дальше-то что? Как этого царя впрячь, воткнуть в работу? У кого выведаешь, как его применять? Кому первой предложишь испробовать? Какими словами скажешь? Как в диспансере посмотрят наши на всю эту петрушенцию?..»
Вопросы наползали один ядовитей другого, и Таисия Викторовна, зажатая их тисками, навалилась дотошно изучать корень. И бог весть сколь протопталась бы над своим кореньком, не позови её неотложная чужая беда.
Однажды, обходя тяжёлых больных на дому, спросила она Катю Игнатову:
– Ну что, Катюша, как мы себя чувствуем?
Не то с укоризной, не то с сожалением Катя коротко покивала, сломленно ответила:
– Вы, я вижу, чувствуете себя ладно. А я… Что я?.. Лежу пеньком. Ну да к чему про меня речи терять? Вы лучше знаете моё положение. Докувыркаюсь ли до нового вашего прихода?
У Таисии Викторовны не поднялась душа разубеждать, что обычно делают врачи в таких случаях, лишь совестливо опустила лицо.
Долгим, благодарным взглядом посмотрела Катя на Таисию Викторовну. Спасибушки, врачея вы наша добрая, что не прибрёхиваете, что не любите финтить-винтить, спасибо за прямоту. Разве с морфия кто да ни будь восстал?
– Хорошо, Таис Викторна, что не сулите золоты горы. С вами можно по правде… Знаете, обида… Зло давит… Ну почё нам дажно правды не сказывают? Лечили, лечили в стационарке… Никакой просветности… Списывают домой. На воздух… На это сим…симпа…ти…чное лечение…
– Симптоматическое.
– О! Оно самое… Какое закомуристое… А нет вправде напрямуху чесануть: лихо край доспелося, не хватает наших мочей вас выздоровить, вот и ссылаем домой домирать… Сгори здеся, в диспансере, нам какой минусяка! Статистику только подгадите. А откинь лыжки дома… Это ж дома! Мы в стороне, а не в бороне. На нас не повесят! Кривая ариф… кривая бухгалтерия… У моих соседев сы́нка учится на врача. Ласковый, заботный. Зря ватлать языком не станет. Я спросила почитать про это моё домашнее лечение. Он и притарань книжищу толще Библии. Оттель я выгребла, на память положила. Для надёжности себе списала…
Она сняла с полочки над головой тетрадь. Прочла:
– «Симптоматическое лечение сводится не только к ликвидации одного тягостного для больного симптома, но и к разрыву цепи взаимосвязанных и взаимообусловленных нарушений в организме, одним из звеньев которой является данный симптом…» Фу, псарня тя прихвати, еле прожевала! В книжке всё ловко, всё ладь да гладь. Да только в себе чтой-то я не чувствую разрыва этой распроклятущей цепи… Как же, жди! Воздух разорвёт, морфий разорвёт… Что ж оне в стационарике не разрывали? Иля дома в чём сподручней? Ой лё… Пока дождь с земли на небо не падывал…
Катя задумалась, отсутствующе вперилась в бледную потолочную немочь.
– Знаете, Таис Викторна… – заговорила, не убирая слабых, покинутых глаз с потолка. – Вы знаете, про что я думаю на отходе?
– Скажешь… узна́ю…
– Про нашу хвалёнку учёную медицину. Вы не подсчитывали, эсколь у нас академиков, профессоров, кандидатов там разных?.. До лешего! Чёрт на печку не вскинет. Брось палку в собаку, а попадёшь в академика. И чем же эта учёная орда пробавляется? Тут тёмный лес… А никакой просветки! Вроде летом и лёд не сушит, и баклушки не сбивает, но и пользы нам, кого боль ломом ломит, ни на грошик. Книжульки лепят, диссертации друг у дружки переворовывают… Ихними кирпичами все склады под верх забиты. Складам горе, а нам вдвоя… Сдвинуться с ума… Чиликают в тех писаниях про рак. А рак неграмотный. Тех писаний вумных не читает. Он как лопал бедолаг, так и лопает… так и лопает… А ну выложи те книжки в один порядок… Коль не хватит на выстелить дорогу до Луны… до кладбища помилуй как хватит. Даже останется… Ой… Наплантовала я вам семь бочек арестантов…
Катя приподнялась на локтях, посветила обречённой улыбкой.
– Я всёжки счастливей Нины. Лежали мы с ей в стационарке койка к койке вприжим. Задружились. У нас же всё однаковое… И года наши, и болячки, и семьи. Всё горем горевали, да как это спокидать мужиков однех с детишками в малом виде?.. Аха-а… Мой-то, похоже, не ротозиня, пооборотистей её Слепушкина. Как списали меня с диспансера, я и вижу, нараз совсемко прокис. Ни жив ни мёртв таскает ноги. То был… Он у меня, извиняюсь на слове, регулярный воин. Без ласки не заснёт. А тут не то что ласки, разговоров на эту тему не подымает. Иль тоска его задавила, до время хоронит меня, иль наискал чего на стороне? Я говорю: «Как на духу сознавайся, уже завёл ночну пристёжку?» Клянётся-божится: нет и нетушки и на план не занашивал. Вот, напрямок отстёгиваю, за это-то – и на план не занашивал! – я те и повыцарапаю ленивы глазюки! Нашёл чем фанфарониться! Напрок обдумляй… Я не нонь-завтра перекинусь, кто детишкам уход даст? Кто накормит? Кто поджалеет?.. Ты на ночь добра не лови – на жизнь ищи! Чтоб была моей фасонности… Всё вам не проходить деньги на одёжку ей… Я б отдарила ей всё своё, вплоть до нашиванки… Ежли не возбрезгует… Да и… Увидишь ты её в моём и подумаешь – я это… И тебе было б легче, и мне, может, там будет легче, что ты не забываешь меня… Ну!.. Намечталась… Через неделю чтоб как штык стояла туточки твоя чепурилка… Покажешь… Игнатик мой вялую руку к виску, как-то подбито поклонился. Слушаюсь! И через неделю потомяча мой леший красноплеший притаранил-таки! Навпримерно моих так лет. С ловкой фигуркой… Лицо смешливое, простецкое, в золотых конопушках. Свеженька, опрятненька так… Думаю, чисто себя водит. С одуванчиком на голове. В нарядной коротенькой татьянке… Ну, лежу я… Ни суха ни мокра… Мне ни хорошо ни плохо. Как-то навроде и без разницы… Всё гадаю, ну а будет она моим горюшатам мать але ведьма? Вроде б так к матери ближе… Не какая там бардашная девка… Не распустёха… Мне девчошечка поглянулась… Красивая… Ну, красоту не лизать. Жили б в одно сердце… Ну, стала она захаживать. То постирает что, то сготовит да меня ж и подкормит… Мы дажеть немноженьку сошлись… Какой-то особенной любови я промежду ними не вижу. Да оно и к лучшему. Надо порядок додержать. Уж как сойду, наполно развяжу им руки. Я покойна… Муж, робятки не будут у такой сиротами. Наказываю ей: «Ты за самим зорче карауль. А то он рюмашке мастак кланяться. Не давай ему воли выше глаз. Сгорит же с вина!..» Ухватила кавалерка моего пантюху крепонько, ни разу не был при ней и под малым градусом. Мой даже взглядывает на неё слегка полохливо. А ничё… Мужик в строгости не испортится… Я сделала, что могла… Семья без меня не падёт. Это главное… На душе тихий рай. Покойность… Можно и в отход… чем так мучиться…