Кажется, это по-прежнему был разговор старых знакомых, а стало быть, продолжать скользкую тему путевок и мотивов, по которым люди ими увлекаются, было совершенно необязательно. Можно было легкомысленно рассмеяться и свернуть к другой теме. Но, зная Генерала, Мезенцев решил, что так делать не стоит. Надо расставить точки над "и".
И не брякнуть при этом ничего лишнего.
— Не знаю, — сказал Мезенцев. — Не понимаю, какие еще могут быть причины, кроме денег. Я и тогда, на войне, боялся, что с ума сойду, стану каким-нибудь психом. Зачем теперь снова в это лезть? Я уже не мальчик, мне все эти игры... — Мезенцев поморщился.
— Да, — кивнул Генерал. — Я понимаю. Меня тоже тянет писать мемуары и совсем не тянет ввязываться в какие-нибудь авантюры. Наверное, это называется «старость».
— Или мудрость, — подлез с комплиментом Мезенцев, довольный, что они все же соскочили с опасной темы. Генерал засмеялся и сказал, что когда двое мужиков начинают говорить не о бабах, не о машинах и не о деньгах, а о смысле жизни, то они или до чертиков нажрались, либо им пора на свалку...
Мезенцев тоже засмеялся. «Я мог бы это сделать...» — снова подумал он, но теперь уже совершенно точно знал, что мысль, зудевшая в его черепе все это время, так и останется неозвученной, невысказанной. Она останется с Мезенцевым.
А сказать он хотел вот что:
«Хреновая у тебя тут охрана».
И еще он хотел сказать:
«У тебя настолько хреновая охрана, что я бы смог это сделать. Я бы смог легко это сделать. А ведь есть люди и поспособнее меня».
Мезенцев мог навскидку назвать пяток маршрутов, которыми можно было незаметно пробраться на территорию санатория, мог назвать с пяток выгодных позиций, где можно было залечь, отдышаться, а потом влепить Генералу пламенный привет из снайперской винтовки на пару сантиметров ниже козырька бейсболки.
А пожелай какой-нибудь оголтелый глоткорез поквитаться с Генералом вручную, глаза в глаза — и это было реально, потому что два генеральских мордоворота могли лишь лениво нарезать круги по лужайке. Обстановку они совсем не держали.
Наверное, стоило сказать об этом Генералу, а Генералу стоило прислушаться, потому что даже Мезенцев, не слишком осведомленный в тонкостях генеральских дел, знал, что в трех странах выписаны ордера на арест Генерала, в одной он заочно приговорен к пожизненному заключению, а примерно дюжина государств никогда не выдаст ему въездной визы. Несколько заслуженных деятелей преступного мира уже давно грозились пустить Генералу кровь.
Поэтому в интересах Генерала, ей-богу, стоило выпустить мезенцевскую мысль наружу, но только делать этого Мезенцев не стал, и виной всему был сам Генерал, так некстати заведший речь о путевках.
Из таких речей, да из предупреждений о хреновой охране у Генерала могло сложиться впечатление, будто Мезенцев его пугает, а пугать Генерала было занятием неблагодарным и опасным для здоровья.
И Мезенцев промолчал, мысленно успокоив себя рассуждением, что раз Генерал жив до сих пор, то и впредь с ним ничего не случится. Он сам позаботится о себе, и получится это у него лучше, чем у большинства людей. На то он и Генерал.
4
Напоследок Мезенцев и Генерал обнялись, причем Генерал так треснул Евгения ладонью между лопаток, что у того исчезли последние сомнения в мощи генеральского тела и духа.
И, уже подходя к воротам санатория, Мезенцев осознал — он только что впервые соврал Генералу. Причем не в какой-то мелочи, а по-крупному. И Генерал этой лжи не заметил.
Это, по мнению Мезенцева, означало приход старости Генерала и наступление его самого, Евгения Мезенцева, мудрости.
Шесть часов спустя после душевного расставания с Генералом Мезенцев садился в самолет рейса Москва — Сочи.