Я бы не удивился, узнав, что эта штуковина действительно может снимать и показывать фильмы, превращать мясо в фарш, затачивать ножи и вообще делать все, что когда-либо делали вращающимися ручками.
Желая единственно выразить почтение величественному творению мысли гения, я наклонил голову и коснулся лба пальцами правой руки.
– Ты прыгал? – повторил вопрос мальчишка. – Соображай скорее, у меня времени в обрез.
Похоже, он расценил мой жест как выражение глубокой задумчивости, что и неудивительно. Ведь это – жест дома Риверос, и вряд ли кто-то за пределами знает его. Однако от меня ждали диалога.
– Я лежал, – пришлось признаться.
Смолк треск, затихла музыка, а мальчишка сам подпрыгнул от возмущения.
– Ты что, не читал записку?!
Лампа замерцала, и он, спохватившись завертел ручку с утроенной энергией.
– Mierda!* (*Дерьмо! (исп.)) – с горечью воскликнул мальчик. – Ты что, был так сильно занят?
Я вынул из кармана и развернул круглую бумажку. Свет лампы, срезанный плафоном, немного рассеивал темноту – достаточно, чтобы рассмотреть стены, шконку и дыру в полу, а также поднос и пустую тарелку. Но бумажный кругляшок оставался серым пятном.
Я демонстративно подошел к решетке, наклонился, подставляя бумагу под плафон. Мальчишка тоже склонил и даже вывернул голову, вместе со мной погрузившись в чтение. Вот что мы прочитали:
«Сеньор Николас Риверос, приветствовать вас – честь для меня! Позвольте вызволить (зачеркнуто) выразить вам свои глубочайшие соболезнования по поводу разразившейся трагедии. Клянусь жизнью, если бы я обладал хоть толикой влияния в этом проклятом доме, ничего такого бы не случилось. Мне жаль погибших, сочувствую вашей утрате и т. д., и т. п. Но к делу. Если вы хотите, чтобы ваша жалкая, убогая жизнь, которую скоро безжалостно оборвут, наполнилась хоть каким-то смыслом, потрудитесь выполнить следующие инструкции. Перпендикулярно решетке проведите по полу черту. Ровно в полночь встаньте у нее (черта должна проходить по носкам ботинок) и подпрыгните на месте. Это все, чего я прошу – несколько секунд вашей жизни. Около часа я зайду к вам, и мы побеседуем. С уважением и надеждой на плодотворное сотрудничество, доброжелатель!»
Даже под лампой строчки норовили слиться в неразборчивую кучу. Мальчишка, видимо, привык писать размашисто, к тому же на его почерк оказала недюжинное влияние широко известная курица со своей прославленной лапой, и заполнение маленького кусочка бумаги оказалось задачей почти непосильной.
– Ну вот, прочитал, – сказал я. – Когда там полночь?
Тишина, последовавшая за этими словами, оглушала. Мальчишка смотрел на меня, широко распахнув глаза и рот. Он походил на ангела, которого, толком не разбудив, выпнули из рая на грешную землю, крикнув вслед: «Ты уволен!»
Я гадал, рассмеется он теперь или заплачет. У мальчишки не оставалось других вариантов, но тут вмешалась третья сила – лампочка погасла.
– Diablo! – послышалось в темноте. – Как я мог забыть про свет?
Треск, музыка, софиты…
– Дурацкая реальность, – сказал мальчишка, роясь левой рукой в кармане. – Вечно с ней приходится считаться. Держи! – Он сунул мне в руку желтый пластиковый фонарик. – Ровно в полночь! – Золотые карманные часы едва не упали, но я их подхватил.
– Провести черту… – начал было я.
– Si, por su puesto!* (*Ну разумеется! (исп.)) – воскликнул мальчишка. – Попробуй это! – Он бросил мне коробку с цветными мелками. – Или так. – Перманентный маркер. – А, вот, чтобы наверняка! – На вершину горки, образовавшейся у меня в ладонях, упала бухта малярного скотча. – Ты должен прыгнуть ровно в полночь, comprende?* (*понял? (исп.))
Лишь только я кивнул, на потолке в коридоре загорелись лампы. Мальчишка вздрогнул. Ручка перестала крутиться, стало тихо.
– Спрячь все! – Он перешел на шепот. – Сейчас придет ведьма с лицом ангела, глазами убийцы и душой, черной, как сама преисподняя. Не говори, что видел меня!
– А кто это будет?
Мальчишка понурился, поникли плечи.
– Вероника, – тихо сказал он. – Моя сестра.
Ему второй раз удалось меня изумить.
– Вероника? Сестра? То есть, ты…
– Джеронимо Фернандес Альтомирано. – Он протянул руку, и я ее пожал. – Надо было представиться сразу, прошу прощения. Но мне пора. Помни: меня нет! Завтра после полуночи загляну. Bueno!* (*Счастливо! (исп.))
Он убежал – не в ту сторону, откуда все приходили, но я не стал его окликать. Должно быть, Джеронимо знал здесь все входы и выходы.
Я подошел к шконке и спрятал под подушку все, кроме скотча и фонарика – они поднимали подушку подозрительным горбом. Пришлось спрятать все в карманы. Не успел перевести дух, как за спиной послышались всхлипывания.
Я поверил ей еще до того как обернулся и увидел, потому что слезы были настоящими. У решетки, держась дрожащими руками за прутья, стояла девушка в белоснежном комбинезоне. Черные волосы собраны в хвост, глаза закрыты, по щекам текут слезы. «Ведьма с душой, черной, как сама преисподняя», – вспомнил я и усмехнулся. Да, наверняка эта крошка умеет стрелять и, может, иногда строжится над братом, но с душой у нее точно все в порядке.
– Сеньорита? – Я шагнул к решетке. – Могу быть чем-нибудь полезен?
Она подняла голову, посмотрела на меня покрасневшими глазами. Симпатичная. Ростом мне чуть выше плеча.
– Джеронимо, – всхлипнула Вероника. – Он ведь приходил, да? Прошу, скажите, мне очень важно отыскать его.
– Последним здесь был сеньор Рикардо, – сказал я. – С тех пор я пребывал во мраке, пока не увидел вас.
Я прикусил язык, но было поздно. Двусмысленная фраза прозвучала. Теперь Вероника решит, что я с ней заигрываю, не воспринимаю всерьез, и еще больше расстроится.
Но она улыбнулась, отерла слезы рукавом.
– Сеньор Риверос, я прошу, будьте откровенны. Мой брат… Он совсем ребенок, а теперь, когда близится церемония, он вовсе неуправляем и легко может навредить себе. Скажите честно, он ведь приходил, со своими глупостями? Все эти ночные прыжки, теория ветра…
В ее голосе столько тепла к Джеронимо, что даже я, случайно оказавшийся на пути этого потока, согрелся и разомлел. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы сделать еще один шаг к решетке. Теперь между мной и Вероникой не больше полуметра.
– Совершенно не понимаю, о чем вы говорите, – признался я. – Но что ему делать здесь?
Точно так же, как Джеронимо минуту назад, Вероника повесила голову, опустила плечи. Полная беззащитность перед судьбой.
– Я просто беспокоилась, – прошептала она. – Как бы он глупостей не наделал. Эта церемония его пугает, а с утра, услышав о вашем прибытии, он вовсе пропал. Целый день за ним бегаю. Если он все же зайдет – скажите, что Вероника ищет его.
– Разумеется, – кивнул я.
– И еще… Скажите, что я не сержусь, хорошо?
– Обещаю и клянусь.
Она протянула руку. Грустная улыбка на влажном от слез лице. Я сделал последний шаг навстречу, коснулся ее ладони…
Большие грустные глаза вспыхнули, мои пальцы затрещали, будто зажатые в тиски. Страшная, неодолимая сила рванула меня вперед. Я врезался в решетку лицом и всем телом. Воздух со вскриком вышел из груди, брызнули искры из глаз.
В следующий миг я безуспешно попытался заорать, одновременно вдыхая. Вероника заломила правую руку, вынудила меня повернуться спиной к решетке.
– Слушай меня внимательно, урод! – Должно быть, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы направить голос мне в ухо. – Я тебя одним движением убить могу, и все будут думать, что инфаркт.
Я успел совладать с ошеломлением и теперь, из чистого любопытства, попытался лягнуть назад. Повезло, нога прошла между прутьями, но Вероника, похоже, успела отодвинуться – удар пришелся в пустоту.
– Bastardo!* (*Ублюдок! (исп.)) – прошипела она и нанесла удар сама – коленом в поясницу. Почки взорвались болью, вспыхнул плечевой сустав. – Еще поиграешь, или успокоился?
Я молчал, в три ручья обливаясь потом. Свободная ладошка Вероники нырнула в карман моей куртки, вытащила скотч.