Бегство - Бородкин Алексей Петрович

В тот последний год (в мой последний год) осень случилась ранняя и сырая. Будто девка, не выданная вовремя замуж, она злилась, и рыдала, и мучила окружающих затяжными дождями, а то и вовсе теряла рассудок – укрывала лужи стёклышками льда. Толстыми и хрусткими.

Мощённая камнем дорога покрылась слоем грязи. Идти стало трудно. Впрочем, виновата не дорога, виноваты моя безграничная усталость и жар. Третий день кряду я чувствовал, как волны адского пламени перетекают от ног к голове, как в груди моей клокочет вулкан, угрожая разломить рёбра. В самые тяжкие моменты я переставал воспринимать действительность, шел, словно старый конь, доверяя дорогу ногам и интуиции.

В итоге я поскользнулся и упал. Ступня правой ноги сильно вывернулась, топорщилась в сторону под каким-то неправильным углом. Перелом? Только не сейчас! Я закусил губу, чтобы не вскрикнуть и вправил ногу резким рывком.

– Эй, дружище! – окликнул.– Повремени чуток. Я познакомился с брусчаткой ближе. Ты уж прости старика.

Сын шел чуть впереди. Он всегда так делал – забегал вперёд. А мне нравилось плестись поодаль, наблюдать за ним: как он ступает, как утирает платком нос, как улыбается чему-то мне неведомому.

Парнишка редко смотрел прямо. Он или опускал глаза в землю, шел, разгребая палкой мусор, будто надеялся отыскать в нём волшебную жемчужину. Или вглядывался в небо, хотел встретиться взглядом с Создателем.

Не подумайте дурного, это я фантазирую. В юном возрасте редко вспоминаешь о Создателе, разве что проходя мимо храма, или завидя похоронную процессию. Просто ему нравилась прозрачная синева неба и чёрные росчерки птиц.

Он подошел и помог мне подняться. "Святой Антоний, – мелькнула мысль, – какой же он ещё хрупкий!"

– Давай передохнём… хоть пару минут. Тот сенник выглядит заброшенным. – У дороги чернел полуразвалившийся сарай. – Я немного приду в себя, отдышусь… давай чуть-чуть передохнём.

– Темнеет, пап! – он посмотрел на меня с недоумением. Так смотрят юноши не знающие, что на земле существует усталость и боль. Жизнь ещё не преподала им этот урок. – До Линца всего несколько миль. Вы успеем засветло, если поторопимся. Там найдём тепло и ночлег.

– Конечно успеем, дружище. Дай мне только полчаса роздыху. Потом я побегу, как молодой пёс. Обещаю.

Крыша сенника давно прохудилась, с балок капала мутная холодная жижа. Щербатые стены слабо защищали от ветра. Я даже улыбнулся – не думал, что мне придётся умереть в таком отвратительном месте.

Однако не смерть меня беспокоила – я свыкся с мыслью о своей кончине. Сегодня целый день я вижу тень за левым плечом, и даже стал переживать, не слишком ли долго я испытываю терпение Её Курносого Величества?

Меня тревожили думы о сыне.

"Принято считать, что родители более всего нужны малым детям. Это не так. Что может набезобразничать маленький мальчик? Испачкать камзол? Или разбить витраж? Это такие мелочи! Ребёнок лишен возможности совершить крупную ошибку уже хотя бы потому, что он мал".

Я смотрел на своего мальчишку, на юношу. Он стоял под толстым бревном – под ним капало меньше.

"Ему четырнадцать и он считает себя мужчиной. Он может оступиться так, что вся жизнь полетит в пропасть. Для этого достаточно одной-единственной промашки".

– Послушай меня, Пинуччо! – Он наклонился, я потрепал его мокрые волосы. – Я много раз тебе говорил, но хочу повторить ещё разок. Никому не показывай своей силы. Никому. Никогда. Даже если тебя унизят. Даже, если смертельно оскорбят. – Он кивнул, но слишком поспешно и поверхностно. Я продолжил: – Плевок в лицо или пинок под зад – это чепуха. Дождь смывает со статуи короля все птичьи следы. Но если люди узнают о твоей магии – они станут тебя бояться. И начнут бить в полную силу. Они захотят уничтожить тебя, раздавить. Понимаешь? Не забывай об этом ни на мгновение!

– Я помню, пап.

– Не обращай внимания на трудности. Как бы ни пришлось тебе туго, каждый день совершенствуй своё мастерство. Даже если ты просто вспомнишь книгу заклинаний, перед тем, как забыться сном, день будет прожит не зря.

Сын тревожно посмотрел на меня, видимо, что-то почувствовал. Я поспешил отвести глаза и торопливо прибавил:

– А теперь пойди, собери немного хвороста. Нам нужно согреться и просушить одежду. Ночевать будем здесь.

Он хотел возразить, но я твёрдо указал на дверь. Вернее, на пустой дверной проём.

Пинуччо ушел. Я откинулся на кучу гнилой соломы и почувствовал себя королём. Тем самым, со статуи которого ливень смывает грехи.

Стало тепло и уютно. Вспомнился домик на краю пустыни, у оазиса, где излучина реки сильно изгибается, почти смыкаясь в кольцо. Женский смех, ощущение радости и тонкий аромат персика из сада.

***

Когда Пинуччо вернулся, отец был мёртв. Мальчик понял это мгновенно. Он долго смотрел на неподвижное тело издалека, как бы отстранённо. Потом приблизился, заглянул в потухшие глаза, чуть раздвинув веки… Нажал на подбородок, чтобы открыть рот, увидел бледный сухой язык…

Мальчишке хотелось разобраться, что здесь произошло? Он отсутствовал совсем недолго, не больше четверти часа, а здесь так многое изменилось. При том, что формально не поменялось ничего. По-прежнему дождь, и сарай, и два тела – его и старика.

Куда исчез этот человек, отец который порою был жесток, порою добр и ласков. Который учил всему и отдавал последнюю краюху хлеба.

Куда он делся? Спрятался? Улетел на небо? Но вот же он! Здесь!

Пинуччо уложил отца вдоль стены за высоким приступком. Вытянул руки и ноги, тщательно укрыл труп плащом, проверил, чтобы вода не попадала. Сверху забросал ветками.

Вышел из сарая.

Облака расступились, и выглянуло солнце. Пинуччо счёл это добрым знаком. Подумал, что времени потеряно непозволительно много – светило опустилось к самому горизонту. "Нужно спешить. – Вспомнил слова отца: – Бежать, как молодой пёс".

Когда Пинуччо добрался до Линца, тени совершенно растворились, слившись в единый кисельный сумрак. В двух шагах не было видно ни зги. Городской шутцпункт угадывался только по длинному корявому полосатому шлагбауму. Часовой спал, или отлучился, или… Пинуччо просто его не разглядел в потёмках. Мальчишка обошел шлагбаум и подумал, что угольная темнота сыграла ему на руку – он миновал заставу, избежав вопросов.

Линц показался огромным городом. Пинуччо прошел по центральной улице, вышел к ратуше, свернул в переулок, долго петлял по однообразным "уличным коридорам". Из-под ноги вдруг бешено выпорхнула кошка, противно мявкнув и сверкнув глазами. У стены дома мальчишка разглядел пьяного, что стоял, прислонившись головой к дверному косяку. Он покачивался в такт неслышному несуществующему ритму. (Или беднягу тошнило, и он содрогался от спазмов?)

Пинуччо понял, что он уже близко, что цель путешествия где-то рядом. Потянул носом воздух и прислушался. Потом быстро и уверенно двинулся вперёд.

В конце соседней улицы было шумно: раздавались звуки драки, грохнула в мостовую брошенная бутылка. Хмельные голоса вяло задирали сражающихся пьянчужек: "Врежь ему!", "Вот так!", "Поддай этому ублюдку!" "Под дых! Под дых! Сильнее!" – только один голос выделялся своей агрессивностью. Разлетались сальные шуточки, и смех продажных девиц, как острое звонкое лезвие, вспарывал ночь.

"Таверна, – понял Пинуччо. – Вот и хорошо".

Он осторожно приблизился, оставаясь в тени и стараясь, чтобы деревянные каблуки не стучали о камни слишком громко. Подождал, пока посетители начнут расходиться, а когда погасили уличный фонарь (маленькую яркую лампу), проворно скользнув в дверь, остановившись перед стойкой.

Замер без движения, потупив взор и не произнеся ни слова.

– Что за дьявольщина?

Хозяин таверны испуганно уставился на мальчика; таращил глаза и силился их сфокусировать. Толстяк был сильно пьян.