Но увеличивающееся число подобных пытливых визитеров соответственно возбуждали в Дэвиде Рэнде все большее любопытство, касающееся всего остального мира. С каждым днем его все больше и больше интересовало, что же находится там, вдали, за голубой водой в виде низкой, неясной полоски земли. Дэвид не мог понять, почему доктор Джон запрещал ему летать туда, когда он прекрасно знал, что его крылья могут покрыть расстояние в тысячи раз большее.
Доктор Харриман говорил ему:
— Дэвид, скоро я отвезу тебя туда. Но ты должен подождать до тех пор, пока осознаешь одну единственную мысль, а именно: ты не сможешь приспособиться к остальному миру. Во всяком случае тебе еще рано в большой мир.
— Но почему? — озадаченно спрашивал Дэвид.
И доктор объяснял ему:
— Пойми, только у тебя есть крылья, больше ни у кого в этом мире их нет. И это может очень сильно осложнить твою жизнь.
— Но почему?
Харриман задумчиво гладил худощавый подбородок и говорил:
— Ты был сенсацией, так сказать, аномальным явлением, Дэвид. Люди интересовались тобой из-за того, что ты не похож на них. Но по этой же причине они будут смотреть на тебя сверху вниз. Только для того, чтобы избежать этого, я привез и вырастил тебя здесь. Тебе надо еще немного подождать, прежде чем ты увидишь мир.
Немного раздраженно Дэвид Рэнд поднимал руку и, показывая на улетающую к югу кричащую стаю диких птиц, говорил:
— А они не ждут! Каждую осень я вижу, как все умеющие летать, устремляются на юг. И каждую весну я вижу, как они возвращаются снова, проносясь надо мной. Почему же я должен оставаться здесь, на этом маленьком острове!
Огромная жажда независимости вспыхивала в его голубых глазах.
— Я хочу быть свободен, как птица! Я хочу открыть для себя все земли и там, и там, и там.
— Скоро. Скоро, мой мальчик, ты сможешь отправиться туда, — обещал доктор Харриман. — И я поеду тоже и буду присматривать там за тобой.
И так продолжалось изо дня в день.
И все чаще в сумрачные вечера Дэвид сидел, подперев подбородок, сложив крылья, задумчиво наблюдая за отставшими, улетающими на юг птицами. И с каждым последующим днем он испытывал все меньше и меньше удовольствия в более чем бесцельных полетах над островом и со всевозрастающей тоской смотрел на нескончаемый веселый перелет кричащих диких гусей, толпящихся уток и свистящих певчих птиц.
Доктор Харриман видел и понимал эту острую тоску в глазах Дэвида. И старый врач вздыхал и думал: «Да. Он вырос и хочет, подобно молодому оперившемуся птенцу, покинуть свое гнездо. Недолго я смогу еще удерживать его от этого».
Но именно Харриман первый «покинул гнездо», правда… другим способом. С некоторых пор у доктора стало пошаливать сердце, и однажды утром он не проснулся. А Дэвид изумленно, непонимающе смотрел на побелевшее лицо своего опекуна.
В течение всего этого дня, пока старая горничная, тихо плача, прибирала дом, а норвежец пошел на лодке к материку, чтобы организовать похороны, Дэвид сидел, сложив крылья, подперев подбородок, и вглядывался вдаль.
В эту ночь, когда в бунгало воцарилась тишина и наступила темнота, он прокрался в комнату, где безмятежно, мирно лежал доктор. В темноте Дэвид дотронулся до худощавой, холодной руки. Слезы навернулись на его глаза, и он почувствовал комок в горле. Потом Дэвид тихо вышел из дома в ночь. Красноватым яблоком висела луна над восточными водами и дул холодный, свежий осенний ветер. Из глубины небес доносились радостное пищание, клекот и пересвистывание большой стаи птиц.
Дэвид присел, раскинул крылья и полетел, забирая все выше и выше. Холодный ветер обдувал его тело, его ноздри жадно вдыхали его, его глаза были полны слез. На смену огромной сердечной боли пришла неуемная радость полета и свободы.