Так что насчет «маски-шоу» в офисе, хотя это было неприятно и ничего хорошего не предвещало, я не очень-то беспокоился, будучи уверен, что масштаб угрозы мне (вернее, Вите Бранку) вполне по зубам. Например, в позапрошлом, богатом на подобные театрализованные представления году, «маски-шоу» появлялись у нас в офисе трижды, причем все три раза — из разных служб МВД и безо всякой связи друг с другом! Два наезда из трех были, по выражению Бранка, «игрушечными» — на «ликвидацию последствий» каждого из них Вите понадобилось по одному телефонному звонку. Третье шоу было срежессировано гораздо лучше: в процессе обыска в офисе «нашли» подброшенные самими производившими обыск печати десятка фирм, проходивших по уголовным делам по «отмыванию» денег. В тот раз представление «бродячих артистов» застало меня в офисе, я вместе со всеми три часа ждал, пока идет обыск, потом меня пригласили в кабинет бухгалтерши и с торжествующим видом показали печати, якобы найденные в одном из ящиков ее стола. На вопрос «Это ваши?» бухгалтерша Виктория Михайловна — субтильное и пугливое существо врожденно-анорексичной наружности — не то, что ничего сказать не смогла, а чуть в обморок не упала, но все же из последних сил отрицательно покачала головой. Если уж она в таких запредельно стрессовых для нее обстоятельствах говорила «нет», значит, это точно было правдой. Я сразу успокоился, потому что до того стопроцентной уверенности в том, что печати подкинуты, у меня не было: человеческое раздолбайство безгранично (могли забыть какие-то стародавние печати где-нибудь в дальнем углу), еще более безгранична человеческая глупость (вполне могли поназаказывать печати каких-нибудь «умерших» организаций, чтобы закрыть застарелые дырки в отчетности, да так и бросить валяться где-нибудь в ящике, не уничтожив сразу же после того, как в бутафории минула надобность). После первого действия «Шмон» постановка перетекла в действие второе — «Развод», заключавшееся в том, что их старший, для пущей солидности посадив чуть сзади «шестерку», минут сорок убеждал меня «рассказать все», что им «все известно» и что все, «о ком я даже не догадываюсь», уже дали показания. Я, стараясь выглядеть совершенно спокойно и невозмутимо (хотя, конечно, везде, где только можно, екало и сжималось), выслушал увещевания, согласно кивая головой, а потом написал в объяснении, что ни лично я, ни любой из сотрудников компании не имеют к печатям никакого отношения и предположил, что печати могли попасть в ящик стола бухгалтерши Тузлуковой Вэ. Эм., случайно выпав из кармана одного из обыскантов, где, очевидно, до того времени и находились. И что подтверждением моих слов может стать дактилоскопическая экспертиза, которой, я уверен, не удастся обнаружить на печатях отпечатков пальцев моих сотрудников. Прочитав мой опус, старший крякнул, многозначительным взглядом отправил «шестерку» из кабинета и уставился на меня взглядом доброй бабушки. Началось третье действие — «Уламывание». Совершенно откровенно дядечка поведал мне, что раз уж вышла «такая байда», то «задний ход» они уже дать не могут, в протоколе про печати все равно напишут. А печати — такая вещь, всенепременнейший атрибут деяний по статье 159 точка четыре, пункт четвертый, мошенничество в сфере предпринимательства, до пяти лет. Это как начальство посмотрит, может и уголовное дело нарисоваться и, глядишь, до суда недалеко. А уж та-а-ам — черт его знает, с какой ноги судья утром встанет? Ну, посадка, предположим, с такой хилой доказательной базой и при хорошем адвокате, это — вряд ли, но условно запросто можно схлопотать. А это — судимость, и весь срок, как по ниточке, не дай Бог, ДэТэПэ, там, бытовуха или еще чего. Оно вам надо? И всего-то сороковник (сорок тысяч долларов) какой-то несчастный, чтобы ничего этого не было. Согласитесь, Арсений Андреич, по-божески ведь, при ваших-то доходах, а? А то ведь за ниточку и дальше можно потянуть, и прочие нарушения могут вскрыться, потому что строительный бизнес — штука сложная, строить, не нарушая законы, практически невозможно, нам с вами это хорошо известно. Так, может, по-хорошему? Уж коли пересеклись случайно, если можно так выразиться, на встречных курсах, давайте разойдемся мирно, тэсэзэть, как в море корабли, не стучась друг об друга бортами?
Я сидел, тихо ненавидел эту добрую, довольную собой и жизнью харю, думал, что не такой представлял себе будущее своей страны из какого-нибудь 91-го, и разрывался между желанием поступить, как надо (скорее, уверенностью в Вите), и стремлением побыстрее закончить это гнусное и тревожное шоу — то есть, дать денег (благо, такая сумма на тот момент была) — нате, подавитесь. К счастью, слабина верх не взяла, проситель был вежливо, но твердо послан и удалился, уводя с собой свою банду, внятно при этом матерясь. Личностью он оказался злобной и мстительной, замутил все даже гуще, чем обещал, завел уголовное дело, и даже после последовавшего от его начальства указания оставить меня в покое (результат Витиного вмешательства), как злобный пес, несогласный с командой «К ноге!», еще долго скалил клыки, слал повестки на допросы и какие-то очные ставки, пока, наконец, не отстал. Бранк снова выручил. Кстати, он же выяснил, откуда росли ноги наезда, — ведь не по алфавиту же, в самом деле, «маски-шоу» выбирают объект для своего перформанса! Оказалось, что за пару недель до даты представления у нас тот же творческий коллектив по каким-то делам побывал в компании «Арми-Сан», у моего бывшего компаньона Саши и его жены Риты, и в процессе шмона на самом деле нашли «левые» печати. Рита «развелась» на раз и безропотно «отслюнила» тридцатку зелени. Во время изучения уставных документов «Арми-Сан», где до сих пор в составе учредителей с символическим одним процентом числилась моя жена Марина, они просто спросили — мол, кто такая. Но доброхотка Рита слила всю подноготную и про меня, и про «Арми-Строй», и про то, что дела у меня сейчас идут неплохо, чуть ли не намекнув, что, мол, «мы их не рыжее». Вот блюстители и решили закинуть удочку ко мне, — клюнуло один раз, почему не попробовать еще? Узнав это, я долго качал головой, размышляя над особенностями человеческой натуры: ну, ладно, Рита — злопамятная сука, но Саша? Неужели нельзя было просто предупредить по старой памяти? К новому году я послал им поздравительную открытку, в которой желал им добра и счастья, но ответа не получил.
В общем, скорее всего, имеет место очередная задачка для Вити Бранка, которую он, как обычно, решит на «раз», в крайнем случае, на «раз-два». Надо, как это ни неприятно, ехать в офис, встречаться с «людями», выяснять, «чьих будете?», из какого угла обширного московского княжества бескрайнего эмвэдэшного королевства прибыли, что написано в верительных грамотах, то бишь, в ордере, потом звонить Вите, — все, как обычно. Но вот с Питкесом совершенно непонятно. И вообще: несмотря на то, что по Феничкиному рассказу получалось, что визитеры об аресте Самойлыча первый раз услышали от нее (просто среагировали быстро и правильно, профессионалы), но — вдруг нет? Вдруг тут связь, и происходит нечто гораздо большее, чем рядовое «маски-шоу»? Возможно, и меня — «под руки белые примут»? Тогда на кой хрен соваться в офис, самому да зверю в пасть? Не, надо сначала звонить Вите… Или — нет, сначала надо постараться выяснить хоть что-то про Питкеса.
Я набрал номер Самойлыча — так, на всякий случай, и он ожидаемо не ответил, хотя выключен не был. Потом позвонил Диме Крайнову и выяснил, что привез он Питкеса на Министерство без четверти одиннадцать и встал в переулке в теньке. В переулок этот выходил задний двор Министерства, и Крайнов, когда парковался, приметил, что в ворота заднего двора, как к себе домой, заехала тонированная Волга с «ментовскими» номерами. «С синими, штоль?» — переспросил я. «Не, с обычными», — возразил Крайнов. «Откуда тогда знаешь, что машина ментовская?» — строго переспросил я, зная любовь водилы к привирательству. «АМР 97 — сто процентов ментовская серия, обижаете!» — нахохлился Крайнов, пришлось поверить. Из Волги вышли три человека и вошли в Министерство. А примерно через сорок минут Крайнов увидел, как двое из этих троих вывели из заднего подъезда Питкеса, крепко держа его под локти, и подозрительно сжатые запястья того были прикрыты курткой. Питкеса посадили в машину, она уехала, а Крайнов сразу позвонил в контору. Я Крайнова не любил: он был балабол, да еще из тех, кто, что называется, «не переработает», но пришлось сказать, что он молодец.