И вот хрупкая нежная девочка уже не столько пишет письма и смешит своими наивными рассуждениями бойцов, она наравне со взрослыми таскает тяжеленные носилки. Занятая каторжной работой среди крови и боли, Быстрицкая еще не знает, что война догонит ее через много лет после победы.
Когда мы говорим о войне, обычно начинается счет погибших, раненых, искалеченных. Служа на фронте наравне со взрослыми, хрупкая санитарка Быстрицкая потеряла саму возможность когда-либо иметь детей! Нет, разумеется, Элина была невинная девочка и ничего предосудительного с ней не происходило, просто надорвалась, и… приговор врачей был неутешительный.
«Ты никогда не сможешь иметь собственных детей!» – смеялась, глядя в доверчивые глаза девочки-подростка, злобная богиня войны; или это была сама смерть? «Хочешь получить от войны хлеба, дай ей мяса», – вторила ей главная героиня пьесы Бертольта Брехта «Мамаша Кураж». Но Элина не искала военного хлеба! Она шла на фронт не за наградами, не за пайком. Все, чего она хотела, это работать для победы. Работать, чтобы помогать своим, чтобы не быть в стороне. Она ничего не собиралась брать у войны, только отдавать. Вот и отдала.
Получается, что война умудрилась отобрать у нее даже то, о чем она еще даже не помышляла, нанеся тяжелый удар в далеком будущем.
Но на то она и война, чтобы косить своей кровавой косой не только то, что есть, но и то, что еще даже не появилось, да теперь уже и не появится на свет.
Элина Быстрицкая с сестрой Софьей. 1941 г.
«Мама умоляла меня сберечь сестру. Я ей пообещала и свое слово сдержала. Я была вполне самостоятельной девушкой, мне можно было и сестричку доверить, и не опасаться, что наделаю глупостей. В войну взрослели рано и быстро»
Что же запомнилось тринадцатилетней девочки больше всего?
«Товарные вагоны-теплушки, двери отодвигаются в две стороны, и по обе стороны в два „этажа“ стоят нары, сколоченные из широких толстых досок. Я помню, что мы были на втором „этаже“. Рядом с нами оказалась доктор Шульга, беременная, животик у нее был уже достаточно большой. А внизу – доктор Быховский. Вагон забили до отказа, я даже не знаю, сколько нас в него затолкали.
Туалета в теплушке, конечно, не было. Приспособили горшки, кастрюли и отгородили уголок ширмой. Вначале смущались, но вскоре привыкли. Вот так мы и ехали…
Самые жуткие воспоминания – бомбежки. Никогда не знаешь, не можешь предугадать, что будет в следующий момент. И не всегда удавалось выскочить из теплушки…»
Армейское начальство отправило медицинский поезд под Сталинград. К месту назначения прорывались под непрекращающимися бомбежками, причем немцы отлично видели красные кресты на крышах, но это их не останавливало. Когда начиналась бомбежка, раздавалась команда «Всем из вагонов!», и все, кто мог, бежали в степь, оставив беззащитный поезд, зачастую с лежачими ранеными в нем и теми врачами и медсестрами, которые просто не могли отойти от своих пациентов. Горели вагоны, взрывались бомбы, часть состава сходила с рельс, болезненно заваливаясь на бок.
Когда все заканчивалось, уцелевшие вагоны снова собирались в поезд. Погибших складывали на крыши вагонов, и эшелон снова спешил к заданной цели. После одной из таких бомбежек отец как раз и отправился добровольцем под Сталинград. Со стороны это выглядело самоубийством.
В это время госпиталь был отправлен в Уральск на переформирование, но часть личного состава, в том числе Эля, ее мама и сестренка Соня, отправились в Актюбинск, о котором ходила мрачная шутка: «из Актюбинска две дороги – в землю и на фронт».
Солдаты в товарном вагоне («теплушке») едут на защиту Москвы. 1942 г.
Что такое Актюбинск военного времени? Тыловой город, в который съезжаются раненые, эвакуированные, – словом, все те, кто бежит от войны или кого нужно там временно спрятать. А ведь всех этих людей необходимо куда-то поселить, чем-то накормить, как-то обогреть… Все школы были отданы под госпитали. Это был тыловой город, где сбились тысячи эвакуированных, раненых.
Жить в таких условиях сложно, впрочем, семья Быстрицких не собиралась отсиживаться в тылу. Они ждали приказа на фронт, а приказа все не было. Пришлось снять комнату и приготовиться ждать. Еды не хватало. Но это еще полбеды – топить было нечем. А тут, как назло, начались суровые казахстанские морозы. Дров или угля купить невозможно, точнее, возможно, но только за бешеные деньги. Приходилось бродить по степи, собирая кизяки и сухую полынь. Разумеется, они моментально сгорали, хорошо, если успеешь испечь лепешки. Поели, и вроде как-то даже легче стало, теперь другая задача: каким-нибудь образом уснуть в ледяной постели и не замерзнуть к утру.
Наконец пришел долгожданный приказ «на фронт», точнее, мама нашла через военкомат их госпиталь и выхлопотала разрешение ехать. Семья, не раздумывая более ни дня, снялась с места и отправилась в Уральск, а оттуда уже со своими в Донецк.
Донецк остался в памяти сильным трупным запахом. «В городе было очень много незахороненных трупов. Шурфы шахт были заполнены сброшенными в них людьми. Донецк весь пропитался гнилью, тошнотворным запахом смерти. В развалинах еще прятались немцы, их отлавливали, отправляли на сборные пункты.
Город Сталино (ныне Донецк) в годы Великой Отечественной войны. Перекресток улицы Артема и проспекта 25-летия РККА
Запах смерти и тлена я помню, а время года – нет. Господи, почему я этого не помню? Может быть, потому, что краски природы не воспринимались, их просто не было, все вокруг черным-черно».
В Донецке Элина тяжело заболела. Без сознания на носилках девочку доставили в подвал железнодорожной поликлиники, где разместился главный корпус госпиталя – пять тысяч коек.
Долго болеть не получилось, и едва Элина сумела встать на ноги, ей пришлось работать наравне со всеми. А работы было очень много, так что каждая пара рук была на счету. Подвалы нужно было очищать от мусора и битого кирпича, помещения чистили, мыли, ставили кровати. В свободное время приходилось бродить по городу и вытаскивать из руин разбомбленных домов уцелевшие вещи, которые еще можно было приспособить для нужд раненых и врачей.
Элина уже успела закончить двухмесячные курсы, после которых любая совершеннолетняя девушка автоматически становится медсестрой, но Быстрицкую по малолетству определили в лаборантки. И вот шатающаяся от слабости после болезни девочка обходит палаты, беря кровь на анализ и делая уколы…
Казалось бы, эта работа все-таки полегче, но когда приходили вагоны или машины с ранеными, принимать их выходили все без исключения. А это значит – опять тяжелые носилки. Тут нужно еще отметить, что госпиталь был сортировочным – то есть раненые поступали прямо с фронта и, получив первую помощь, отправлялись по другим госпиталям долечиваться. Иными словами, их поток был постоянным.
Наконец пришла долгожданная весточка от отца. Из-под Сталинграда его перебросили на Кавказ, там его часть попала в окружение, откуда нужно было выходить поодиночке или маленькими группками, в штатском, притворившись, будто бы ты мирный житель. Папа отрастил бороду, чтобы меньше походить на военного, так и спасся.
Элина Быстрицкая в старших классах школы. 1940-е гг.
После того, как Авраам Петрович выбрался из окружения и оказался за линией фронта, он первым делом принялся разыскивать свою семью. А это было непросто: госпиталь все время переезжал, двигался вместе с линией фронта, отступал или наступал вместе с нашими войсками.