Я был в ужасе, когда она нагнулась над ним и его страшная, желтая, с зеленоватыми тонкими венами рука медленно потянулась ко мне.
— Ричард Браун… — прошептал дед. Это был мой дед!
Мама всхлипнула, а старик погладил меня по плечику, мне стало совсем страшно, и я заревел.
— Он похож на тебя, Милли, — седая щетина и морщины деда были так ужасны, что я орал как резаный. — Но все же это Браун…
И опять «включился свет».
— Как ты себя чувствуешь, Дик? — спросил джентльмен в маске. Я ответил:
— Олл райт, сэр.
Эту фразу, я, конечно, сумел бы составить и при своем трояке по английскому. Но произнес я ее так, как мне никогда до того не удавалось. И уже произнеся, я с каким-то легким, запоздалым удивлением отметил, что понял фразу, произнесенную цэрэушником по-английски. И притом признал себя Диком… Нет, в этот момент я еще помнил, что я — Коротков Николай Иванович. Но уже очень смутно.
— Рассказывай, что ты помнишь, — велел парень из Си-ай-эй, и я стал рассказывать сон. По-английски, без запинки, совершенно естественно, с интонациями и выговором, которые могли быть у человека, рожденного под звездно-полосатым флагом.
— Спать! — вновь приказал мне парень, и я вновь нырнул во тьму «кинозала», где меня ждал новый клип…
Я сидел на стульчике за большим столом, где устроилось много людей. На мне был бархатный костюмчик, салфетка на шее, а прямо передо мной — торт с четырьмя свечками. Все загорланили:
— Хэппи бефдей ту ю! Хэппи бефдей ту ю!
Хэппи бефдей, диа Дикки! Хэппи бефдей ту ю!
А я дул на свечи, и приторно-сладковатый, смолисто-восковой дымок щекотал мне нос.
И опять я уже знал все, что увижу дальше. Было как бы две картинки: одна яркая, цветная, вторая — блекловатая, такая, какую можно, и бодрствуя, представить в воспоминаниях… Эта картинка все время бежала впереди, а потом на яркой я видел все как бы воочию. Иногда эти картинки хорошо совмещались, иногда на цветной что-то выглядело чуть-чуть не так, но в общем и целом все события проходили именно в том порядке, как предсказывала бледная картинка.
Это был первый день рождения, который я запомнил. За столом были мать, отец, старшая сестра отца, тетя Клер, младший брат отца Уилл, этих я уже хорошо помнил. Остальные лица были, как бы смазаны. Потом я сразу переместился в детскую, где находились мои сверстники: кузен Тедди, сын Уилла, Ник Келли — я сразу увидел его, и четырехлетним на яркой картинке, и тридцатилетним на бледной… Именно тут я почему-то подумал: «Нику сейчас тридцать, значит, мне должно быть столько же». Где-то сидело число «двадцать». Откуда оно взялось? Не понимая этого, я смутно почуял беспокойство. Потом что-то мигнуло, словно вспышка фотоблица, беспокойство по поводу того, что мне двадцать лет, исчезло. Как и само число, которое стало просто комбинацией из двойки и нуля — ничего для меня не значащей. Зато 30 стало значить многое — этими двумя цифрами выражалась протяженность моей прожитой жизни.
Внезапно всплыло какое-то личико с раскосыми, подмазанными глазенками. Вспомнился запах женской голой груди. Да, это было там, в Сайгоне, я был пьян, но все же сил на то, чтобы стать мужчиной, у меня хватило. До этого я только целовался и щупал, в нашем городке нравы были еще не те, что в Нью-Йорке.
А вот это, по-моему, было в джунглях, где-то в районе Плейку. Они били из минометов калибра 82 миллиметра. Надо мной срубило верхушку дерева, и за шиворот попал хвост от рассеченной гадюки. Я думал, что это целая змея, и орал, ожидая, что она куснет меня в задницу. Все стали ржать, потому что думали, что никого не задело, и потешались надо мной до тех пор, пока не заметили, что Джо Бронсон убит.
Так это было там, во Вьетнаме, а это уже Африка. Саванна, марево впереди, пыль и черви, копошащиеся в кишках здоровенного южноафриканца, которого переехала «тридцатьчетверка» МПЛА.