- Есть у вас агонь? – спросил он на своем ломаном русском языке.
Как будто молния ударила, и грохнул гром. Мужчина, молодой загорелый азиат, двинулся вниз, за ним все его люди. Паническое бегство, которому немцы никак не мешали. Не прозвучало ни единого выстрела. Солдаты стояли словно онемевшие, они глядели на себя, один на другого, потом переводили взгляды на капитана. Первым очнулся ефрейтор. Он послал кого-то за подкреплением, чтобы можно было замкнуть данный отрезок, кричал на людей, приказывая делиться патронами с теми, кто был отрезан на более высоких этажах. Шильке стоял словно статуя. Это был его дебют на фронте, и этого первого раза ему уже хватило по самое не хочу.
- Герр капитан! – вопил ефрейтор. – Здание наше!
Ну и хрен с ним. Единственное, чего Шильке сейчас хотел, это выйти на свежий воздух. Когда он двинулся, солдаты отправились за ним. В дверях образовалась пробка, потому что там они столкнулись с подразделением сменяющих их.
Его же люди, в большинстве своем раненные, шли за ним, как будто капитан был пастухом, ведущим стадо овец в безопасную кошару. До какого-то солдата только сейчас дошло, что случилось, и он прикурил командиру сигару. Шильке глубоко затянулся. За стеной ближайшего жилого дома, за так называемой "безопасной стенкой", они встретили приветственный комитет. Сплошное начальство батальона, полковник с собственной свитой выгрузился из своих кубельвагенов. Шильке прекрасно видел офицеров в безупречных мундирах с планшетами, папками, биноклями Цейса. Все глядели на него. Ну неужто Холмс всегда должен быть прав? Главным был внешний вид и "выигрыш" ситуации. Он, в летной куртке, кожаных перчатках, американских штанах, с "томпсоном" в одной руке и ТТ в другой, в пропотевшем шарфике, с сигарой в зубах. Каждый видел американскую кинохронику, в которой показывали генерала Паттона. Шильке подошел к наиболее высокому по званию.
- Герр полковник… - Он не знал, что говорить дальше, поэтому повторил слова ефрейтора. – Здание наше.
И случилась совершенно неправдоподобная вещь. Полковник первым отдал честь низшему чином. Шильке тоже отдал честь, что было довольно смешно, поскольку в правой руке он до сих пор держал ТТ. Но никому не было до смеха. Его видели совершенно иначе. Как мужчину, который вошел в ад с неполным десятком людей и вышел, ведя за собой половину, казалось бы, уже списанной в потери роты. А кроме того, здание было их – засов данного отрезка фронта до сих пор находился на своем месте.
- Прошу мне верить, герр капитан, - сказал полковник. – Уже вскоре на вашей шее повиснет наш наивысший орден.
- К сожалению, герр полковник, своего задания я выполнить не успел.
- Зато вы спасли наш фронт на этом отрезке. – Полковник сделал приглашающий жест. – Прошу, а это наше кафе. Он провел капитана на веранду небольшого каменного здания и пригласил за столик.
- Вы знаете, мы снимаем солдат с фронта, чтобы они могли отдохнуть хотя бы пару часиков после той мясорубки.
Официант тут же подал кофе и выпечку. Спросил, не желают ли господа по кружечке холодного пива. Оа офицера отказались. Шильке впервые в жизни видел нечто подобное. Он пытался представить, что чувствует солдат, который поначалу должен сражаться в той чертовой школе, взрывать стены, бить штыком в живот врага, чтобы несколькими минутами позднее очутиться в этом кафе. "Пиво, кофе, булочки, сигару, коньяк?" – спрашивает официант. – "Собираю последние заказы, потому что вы сейчас же возвращаетесь, чтобы продолжить резню".
Оказалось, что солдатам в непрерывном режиме поставляли минеральную воду с ближайшего покинутого завода. Пиво привозили из пивоварни Bürgeliches Brauhaus, находящейся неподалеку, булочки изготовлялись в местных пекарнях, на которых сейчас управляли батальонные повара. Сигареты и сигары брали из табачных лавок или из перепроизводства фабрики, которая ранее должна была снабжать своими изделиями всю Силезию, а теперь закидывала Бреслау более, чем шестистами тысячами штук сигарет ежедневно. Неподалеку производили и мины, такие, к примеру, как "Молот Тора". Взрывчатку брали из советских не взорвавшихся снарядов. Оказалось, что инженеры в средине советских снарядов листки с надписями по-немецки: "Только это, товарищи, мы и можем для вас сделать".
У полковника имелись неиспользованные запасы красноречия, а вот Шильке чувствовал, что начинает испытывать результаты шока. Ему ужасно хотелось зевать. Пытаясь не разлить кофе, потому что неожиданно начали дрожать руки, он допил чашку.
- Изумительный, - сказал он. – Могу ли я попросить упаковать часть этих вкусностей для моих людей?.
- Ну конечно же, капитан. И не беспокойтесь. Мы отвезем вас в любое указанное вами место.
- К сожалению, придется вам отказать. Моя миссия сугубо секретная. Никто из моих солдат не может знать, где я был и что делал.
- Понятно.
Даже полковник не мог сдержать удивленного взгляда. Как и остальные он дал себя обмануть совершенной пустышкой. В любом случае, для Шильке упаковали приличных размеров пакет, в котором был металлический термос из чьей-то брошенной квартиры и громадная двухлитровая кружка с крышкой, прибывшая сюда из пивоварни.
- Только осторожно, - предупредил официант.
- Благодарю вас.
- Капитан, - полковник тоже поднялся. – Если бы у нас было больше таких, как вы, офицеров, мы могли бы стоять здесь до конца света.
Оба отдали друг другу честь, в соответствии с уставом. Шильке, уже сам, отправился вдоль разрушенной улицы. Ему нужно было увидеть, что происходит с его "страховым полисом". Он не собирался сдаваться в плен или отправляться в гулаг, о котором успел наслушаться много чего, или в какую-либо иную тюрьму. Он был пацифистом, человеком честным и предусмотрительным. Для того и выкупил себе "полис". Он только не любил, когда "полис" называл его гарантией пенсии. Но, тут уж ничего не поделать. За каждую страховку необходимо платить.
Губенштрассе была настолько разрушена советскими снарядами (без листочков: "Товарищи, только это мы и можем для вас сделать"), что Шильке с трудом мог находить дорогу. Он застрял на перекрестке, заблокированном разбитым бронетранспортером, который под советским обстрелом влетел в грузовик. Капитан начал забираться на искусственную гору из кирпича, металла и искореженных транспортных средств. Интересно, а что сделают поляки, когда уже захватят власть в городе?...
Пиво он не разлил. Умело спрыгнул с груды мусора прямо в руки собственных солдат, собравшихся возле служебного хорьха и фургона.
- Все в порядке, герр капитан? – спросил Хайни, небрежно салютуя. Все знали, что их офицер – "свой парень", и что он ни за что не отдаст их на погибель на каком-то Богом забытом отрезке фронта.
- Более менее, - услышал солдат в ответ.
Но Шильке интересовал исключительно его собственный "полис страхования жизни".
- На месте?
- На месте, - большим пальцем Хайни показал на фургон. – Закрылся внутри и только приказал запустить вентилятор, потому что ему жарко.
- О'кей, - бросил по-английски Шильке. Что ни говори, а язык врагов знать надо. – Как дела?
- Спокойно, герр капитан. Один раз пальнули из чего-то крупного, но взорвалось где-то на Холландвайзен. Поликарповы, - это он говорил о легких советских бомбардировщиках, - тоже сегодня не сильно нахальничают. Скука.
- Тогда имеется шанс дожить до вечера.
Шильке открыл заднюю дверь фургона и поднялся вовнутрь.
В тесном пространстве, на большом ящике советской радиостанции сидел Холмс. Персональный полис страхования жизни Шильке, который подал Холмсу пакет с термосом, булочками и бокалом. Тот молниеносно распаковал. Содержимое явно ему нравилось. Начал он с булочек.
- Замечательные! – пробормотал Холмс с набитым ртом. – Превосходные!