Силиконовая надежда - Крамер Марина

«Мы ответственны за тех, кого приручили».

Хорошее, благородное правило…

Но что делать, если ты разочаровался?

Как быть, если ты понял, что не должен был приручать того, кто приручился?

* * *

Аделина

Меня зовут Аделина, и я вижу сны. Понимаю, что звучит странно, сны видят все, но мои сны иногда, к моему ужасу, сбываются наяву. И – никогда ничего хорошего. Честное слово, ни разу не сбылось что-то приятное, позитивное и доброе, только всякая дрянь. Чаще всего мне снится брат. Николай, или Николенька, как звала его мама, единственный родной человек, оставшийся у меня в жизни. Мама умерла, отец давно живет в другой стране и даже не вспоминает о том, что в его жизни когда-то были жена и дети. Мы уже взрослые, ему нет нужды заботиться о нас – да и в нашем детстве он не слишком обременял себя этим. Когда он решил перебраться за границу, мама отказалась ехать с ним, они оформили развод, и больше отец в нашей жизни не появлялся. Я даже не знаю, жив ли он. Когда шесть лет назад умерла мама, я только-только открыла свою клинику, а Николенька делал вид, что учится на втором курсе факультета журналистики. Мама так и не узнала, что мне приходилось оплачивать его зачеты и экзамены, иначе за систематические прогулы и неуспеваемость его давно бы отчислили и отправили в армию. Это, наверное, даже к лучшему – она ушла спокойно, не переживая и не волнуясь за нас, считая, что я, как старшая и успешная, не дам пропасть младшему брату и помогу ему чем смогу (в основном, конечно, деньгами) на пути в большую журналистику. Если, конечно, она в тот момент об этом еще помнила. Не узнала мама и того, что ее обожаемый Николенька вместо написания статей и чтения умных книжек просиживал сутками за компьютером, играя в преферанс. Он был одержим идеей быстрого заработка, и, разумеется, журналистика не относилась к тем видам деятельности, где можно за пять минут заработать кучу денег. Правда, как выяснилось, игра в преферанс тоже требовала таланта и напряжения умственных ресурсов, а также денежных вложений. Но, когда я об этом узнала, было уже поздно…

Мне приснился сон, в котором я увидела брата стоящим в яме, а сверху на него сыпалась земля. Я кричала, спрыгнула к нему и руками старалась отгрести землю, засыпавшую Николеньку с большой скоростью. Мне никак не удавалось ни вытащить его, ни хотя бы остановить поток сыплющейся откуда-то сверху земли. Проснулась я от боли в пальцах и такого бешеного сердцебиения, что всерьез подумала о вызове кардиобригады. Первое, что я сделала, немного успокоившись, – это позвонила брату. Николенька взял трубку не сразу, недовольно пробурчал:

– Какого фига, Деля? Семь утра!

– Вот и прекрасно, тебе давно пора быть на ногах и в университет собираться. – После очередного отчисления мне удалось-таки уговорить ректора восстановить моего непутевого братца, но, похоже, скоро его опять отчислят за непосещение.

– У нас сегодня нет занятий.

– Коля! Может, хватит? – не выдержала я, нервно выдергивая из пачки сигарету. – Занятия у вас есть, только ты туда не собираешься.

– Вот скажи, ты зачем задаешь вопросы, ответы на которые тебе всегда не нравятся? – поинтересовался брат.

– Не заставляй меня ехать к тебе и вести на занятия за ручку.

– Еще не хватало.

– Тогда собирайся и вали сам, я проверю.

– Достала ты меня со своим контролем! – взорвался братец. – Мне двадцать пять лет, я что – сам не разберусь?

– Нет, сам ты, к сожалению, не разберешься, – стараясь не заводиться, произнесла я. – К началу сессии разбираться с твоими пропусками и академической неуспеваемостью опять придется мне. Плавали, знаем.

– Денег зажала – так и скажи.

– Они мне не с неба падают, если знаешь. Короче, быстро собрался – и в университет. Все. В три часа я приеду и заберу тебя, поедем на кладбище.

– У меня лекции в час заканчиваются – мне что, торчать в универе?

– Да, представь себе. В библиотеке посиди, там всегда есть чем заняться. Если, конечно, ты вообще знаешь значение слова «библиотека», господин будущий великий журналист, – съязвила я и положила трубку.

Когда в три часа я подъехала к зданию университета, Николеньки на крыльце ожидаемо не оказалось. Как не оказалось ни в библиотеке, ни в столовой. Собственно, и на занятиях он тоже не появился, это я выяснила в деканате, где декан уже узнавал меня и называл по имени-отчеству.

На кладбище я поехала одна, долго сидела на скамейке у могилы мамы и обещала ей, что не брошу непутевого братца, заставлю его доучиться. Я не стала делить с ним мамину квартиру – у меня уже была своя, и я посчитала, что Николеньке важно остаться там, где он вырос, в привычной обстановке. Я всегда помогала ему деньгами, потому что где еще студент мог их взять? О том, что все деньги он просаживает в покер или на бирже, я узнала значительно позже, когда, как я уже говорила, было поздно на что-то влиять.

Матвей

Едва переступив порог кабинета главного врача, он сразу понял – нет, не сработаются. За столом сидела худощавая блондинка с чуть длинноватым острым носом и огромными прозрачными серыми глазами, взгляд которых ему почему-то сразу не понравился.

«Жаль, – подумал Матвей, беглым взглядом окидывая помещение. – Клиника хорошая, видно, что со знанием дела все организовано, грамотно. Да и клиентура явно состоятельная, если исходить из прейскуранта». Но женщина, сидевшая в кресле главного врача, ему не понравилась, а за годы практики Матвей приучил себя работать только с теми, кто не вызывает у него негативных эмоций, и окружать себя в операционной только теми, кому он мог доверять и кого понимал не с первого слова – со взгляда. «Действительно, очень жаль, – снова мысленно вздохнул Мажаров. – Только время зря потратил».

Эту клинику ему посоветовал бывший однокурсник Валька Мамонтов. Матвей как раз находился в поиске работы – с прежней ушел, почувствовав, что достиг «потолка», забраться выше которого не может, а прозябать там, где неинтересно, не желал. Мажарова называли хирургом от бога, хотя он страшно не любил этого пошловатого сравнения, считая, что человек с дипломом врача просто не имеет права делать свою работу плохо. Но он и в самом деле был талантливым хирургом, способным увидеть проблему там, где остальные ее еще и не заподозрили. Он обладал блестящей техникой, не допускал даже мелких ошибок, а процент излечившихся у Мажарова всегда был выше, чем у других его коллег. Матвей не был честолюбивым, карьерный рост его совершенно не интересовал, и потому он отверг несколько предложений о назначении заведующим отделением, считая, что административная рутина убьет в нем хирурга. Увольнение из больницы, где он проработал с самого окончания института, было связано с тем, что Матвей осознал: он может куда больше, чем резекция желудка, а потому посчитал необходимым заняться пластической хирургией. Не то чтобы его интересовали грудные импланты и обрезанные до пекинесьего вида носы капризных барышень – нет, он хотел помогать тем, кому на самом деле была необходима помощь хорошего хирурга-пластика, – людям, действительно нуждавшимся в коррекции изъянов, а не тем, кому просто не нравилась морщина между бровей. Однако вскоре оказалось, что пластических хирургов развелось столько, что найти работу стало весьма и весьма проблематично. Матвей кочевал из одной клиники в другую, чувствуя, что его потенциал пропадает, растрачивается на устранение незначительных косметических дефектов, тогда как ему хотелось совершенно иного.