На карте были подробно изображены окрестные возвышенности, долины, ущелья, населенные пункты и даже труднопроходимые горные тропы, но эта потертая и уже изрядно засаленная бумажная простыня не давала ответа на главный вопрос: где искать Хаттаба. Агентурные данные сплошь и рядом оказывались липовыми или устаревшими. В одном можно было не сомневаться: Хаттаб, если он вообще существовал, а не являлся мифом, как утверждали некоторые, все еще оставался на территории Чечни.
Мещеряков с хрустом потянулся, встал с топчана и подошел к заложенному мешками с песком окну. Над верхним краем баррикады оставалась щель шириной сантиметров в пятнадцать, из которой тянуло ночной прохладой. Снаружи было тихо. Сигаретный дым, клубясь, поднимался кверху и вытягивался в амбразуру. Полковник со скрежетом почесал шершавую от проступившей щетины щеку и с сомнением покосился на часы. Было начало четвертого. «Вздремнуть, что ли? – подумал он. – Так ведь, пока заснешь, уже и вставать пора. Нечего было допоздна засиживаться, завтра опять целый день буду вареный… Побриться надо, вот что.»
Он вернулся к столу, раздавил окурок в переполненной его собратьями консервной банке и, разгоняя ладонью дым, наклонился за чемоданом, где лежала механическая бритва. В командировки, подобные этой, он всегда брал с собой старенькую механическую бритву, доставшуюся ему от отца: в полевых условиях, без горячей воды, не говоря уже об электричестве, эта штуковина была буквально незаменима. Ходить небритым, как это практиковали в полевых условиях некоторые офицеры и прапорщики, Мещеряков не любил, и не из каких-то там эстетических или, боже сохрани, педагогических соображений: просто отрастающая борода зверски чесалась, и в такие моменты полковник сильно напоминал себе одолеваемую блохами обезьяну.
Он выдвинул из-под стола обшарпанный пластиковый чемодан и опустился на корточки, чтобы открыть замки. В это мгновение висевшее на стене в изголовье кровати зеркало размером с лист из ученической тетради с жалобным звоном разлетелось на куски. Осколки брызнули во все стороны, несколько упало на кровать, а один, крутясь, ткнулся в носок полковничьего сапога.
– Полтергейст, пропади он пропадом, – проворчал полковник, глядя на то место, где секунду назад висело зеркало. – Войсковая операция в Чечне успешно завершена, бандформирования разгромлены и блокированы в труднодоступных горных районах. А это – просто полтергейст… Тьфу!
В штукатурке, чуть пониже гвоздя, на котором висело злополучное зеркало, виднелось аккуратное круглое отверстие с крошащимися краями. Правильно, подумал полковник. Со склона мое окошко просматривается так же хорошо, как маяк на мысу в штормовую ночь. На месте снайпера я бы сам не удержался, ей-богу. Попал, не попал – какая разница? Пугнул, заявил о себе – дескать, есть еще порох в пороховницах… Это как в старом анекдоте про петуха, который гонится за курицей и думает: не догоню, так хоть погреюсь…
Полковник открыл чемодан. Бритва лежала на месте. Мещеряков вынул ее из коробки, завел пружину и с сомнением покосился на окно, прикидывая траекторию полета пули. Он подобрал с пола самый большой осколок зеркала, уселся за стол и стал методично выбривать щеки, шею и подбородок, приводя себя в подобающий вид и время от времени поглядывая на окно.
Снайпер больше не стрелял – не то выполнил свою норму на эту ночь, не то понял, что сквозь щель под потолком ему Мещерякова не достать, и отправился искать добычу полегче. Странный это был снайпер – ночной… Впрочем, здесь все было странно – страннее даже, чем когда-то в Афганистане. Вспомнив Афганистан, Мещеряков криво ухмыльнулся: бедные американцы, не знают, с кем связались… Свалить режим, вооруженный древним советским металлоломом, – плевое дело, для этого не нужны ковровые бомбардировки. Режим – штука малоподвижная. Вот он, как на ладони, подходи и делай с ним что хочешь.