Владимир Сорокин
Ивану Дыховичному
Сега с Маратом из Красных Домов и Васька Сопля с восьмого барака отправились после школы на Крестовские склады жечь крыс. Склады эти разбомбили немцы еще в 41-м, а теперь, в 49-м, там в подвалах развелось крыс видимо-невидимо. Крыс били из рогаток, мозжили обгорелыми кирпичами, шарашили кольями, поддевали на железные пики, глушили самодельными пороховыми бомбами. У каждого из трех друзей был свой личный «крысиный счет»: долговязый, белобрысый и мутноглазый Сега угробил 18 крыс, смуглолицый, картавый и верткий Марат — 12, а приземистый, гнусавый и длиннорукий Васька Сопля — 29. В троице верховодил Сега, Марат был на подхвате. Соплю уважали, хотя он был на год младше, ниже ростом и слабее Сеги. Старший брат Сопли, вечный второгодник Вовка по прозвищу Шка, зимой попал в колонию за поножовщину, оставив Сопле свою убойную рогатку с тройной авиационной резинкой, из которой Сопля научился метко стрелять чугунками — кусочками битых чугунных радиаторов парового отопления. Такая остроугольная тяжеленькая чугунка со свистом впивалась в серо-волосатое тело крысы, заставляя ее предсмертно визжать.
Сега любил метать в крыс кирпичи, а попав, добивать дергающуюся тварь обструганным колом. Затем он ловко, сквозь зубы, сплевывал на размозженную крысу, бормоча «Эс-Фэ-О», чистил в земле окровавленный конец кола, поднимал новый кирпич и шел искать живую крысу.
Марат был изобретательнее своих друзей. В сарае одноногого инвалида и пьяницы Андреича он тщательно готовился к крысиной войне: делал пороховые бомбы, выковыривая порох из винтовочных патронов и засыпая в бумажные фунтики, облеплял фунтики глиной, обсыпал мелкорублеными гвоздями и, вставив фитили, сушил на крыше сарая. Потом прятал бомбы в свои безразмерные карманы, сворачивал самокрутку, просил у Андреича «огня в зубы», закуривал, натягивал кепарь и деловито, враскачку шел на войну. На складах Марат пролезал в самые темные подземелья, поджигал бомбу, метал, прикрывал голову, ожидая взрыва. Бомбы всегда взрывались. Нашпигованных гвоздями крыс он выволакивал наверх за хвосты, злобно-небрежно бросая к ногам друзей:
— Еще одну шушеру уделал!
Пару раз разлетающаяся сечка доставала и самого бомбометателя: шляпка гвоздя впилась ему в прикрывшую голову кисть, и Сега перочинным ножиком выковырнул из руки товарища боевой осколок.
Перебив порядочно крыс и заметив, что число их в бесконечных подвалах складов не убывает, три друга нашли себе новое развлечение: ловить крыс и жечь их живьем. Для поимки противных тварей была сооружена сеть из трех авосек. Ее навешивали на какую-нибудь дыру, а с другой стороны шуровали кольями, орали, метали кирпичи и бомбы. Крысы бежали и попадали в сеть. Здесь начиналось самое сложное — схватить крысу так, чтобы она не выскользнула или не покусала. Для этого Сега приспособил старые меховые рукавицы деда. Внук вымазал их в растворе, которым громкоголосые бабы штукатурили котельную, раствор застыл, и дедовы рукавицы стали просто каменными — ни одна крыса не могла прокусить их. Сега назвал свои рукавицы «ежовыми», вспомнив старый плакат в кабинете школьного военрука — на нем сотрудник НКВД в огромной колючей рукавице сжимал каких-то хвостатых и длинноносых очкариков.
— Мои рукавицы — как ежовые трактора! — говорил Сега.
Страшно было крысам попадать в эти рукавицы. Их ждала лютая смерть: наверху, посреди обугленных стен разводился костер, на него ставился большой ржавый бидон с оторванной крышкой. В бидон пускали крысу. И молча слушали, как она пищит и бьется в раскаленном бидоне.
В этот пасмурный день друзьям долго не везло. Крысы или проскакивали сквозь сеть, или просто не шли в нее. Да и как-то попрятались, попритихли. Сега уже плюнул, предложив пойти порезаться в расшибец с детдомовскими. Но упорный Марат не отступал — сопя и кряхтя, ползал по мокрым подвалам, орал, свистел, метал кирпичи в темноту.
Наконец попалась одна.
Схватив «ежовыми тракторами» крысу, Сега вытащил ее из сетки, вынес из подвала и кинул в бидон. Соприкоснувшись головами, друзья заглянули в бидон, оценивая трофей. Крыса была как крыса: не большая и не маленькая, с хвостом. Она неподвижно сидела в полумраке на пока еще холодном днище бидона, покрытого обугленной крысиной кровью.
— Опчики-корявые! — Сега звучно шлепнул ладонями по бидону. — Ща поджарим тебя, шушера.
Крыса сидела неподвижно.
— Ишь, и не шугается… — Сопля тюкнул ботинком в закопченный бок бидона.
Крыса не пошевелилась. Сопля плюнул ей на серую спину. Крыса вздрогнула, подняла голову и понюхала воздух. Влажные глаза ее блестели.
— Бздит. Чует смерть, — шмыгнул носом Марат. — Запалим костер, робя.
Трое разбрелись по руинам в поисках топлива для казни, стали тянуть из кирпичного месива обугленные доски, куски рам с осколками стекла. Сложили деревяшки между двумя кирпичами, сунули под них клочок газеты, подожгли.
Костер нехотя затеплился.
Сега достал бычок «Казбека», поджег, раскурил, передал Сопле. Тот глубоко затянулся и шумно выпустил дым в бидон:
— Газовая атака. Надеть противогазы.
Крыса сидела неподвижно. Она словно окаменела. Дым поплыл из бидона.
— Может, подохла со страху? — Марат тюкнул бидон.
Крыса пошевелилась.
— Жива, фашистка, — Сопля вернул окурок Сеге, сплюнул в костер. — Горит плохо.
— Намокло всё, на хер, — Сега присел перед костром, пошевелил деревяшки. — Надо толи подкинуть.
— Ща принесу, — Марат побрел по руинам.
— Чего-то жрать захотелось, — Сопля сдвинул кепку на затылок, поскреб бледный лоб. — Вы вчера чего ели?
— Вчера? — Сега прищурил толстые веки с белесыми ресницами. — Картофь с салом. Пирог с морковью.
— А мы макарон рубанули. Батя консервов припер с завода.
Сега понимающе кивнул, поправил огонь:
— У Аники двух турманов сперли и дутыша белого, слыхал?
— Да уж давно слыхал.
— Вот так. А мы с ними в расшибец режемся.
— Это не детдомовские.
— Ага! Не детдомовские. А кто тогда?
— Леха Трегуб.
— С Яузы?
— Ага.
— А ты почем знаешь?
— Знаю, ёптать.
Помолчали. Костер дымил, не желая разгораться.
— Надо Глухарю сказать.
— Уже сказано, — Сопля усмехнулся и подмигнул Сеге маленьким чернявым глазом, глубоко спрятанным под рассеченной бровью.
Сега одобрительно кивнул, вздохнул, с силой хлопнул в крепкие ладони, сжал, повернул, выдавливая пойманный между ладонями воздух. Воздух пискнул.
Пришел Марат с кусками толя, стал совать в костер. Затрещал огонь, зачадило, шибануло в ноздри. Сега отвернулся от костра:
— Тьфу, зараза…
Толь помог: обломки занялись. В костер подбросили рваный ботинок, кусок подоконника и какую-то синюю облупившуюся крестовину.
— Во, законно! — обрадовался Марат огню. — Ну, чо, ставим?
— Погоди, пусть прогорит, — остановил его Сопля. — На углях больнее.
— Точно, — кивнул Сега.
За щербатым забором меж двух разросшихся ракит показалась худощавая фигура с портфелем. На выглянувшем наконец из-за туч солнце блеснули круглые очки.
— Кто там прет? — сощурился Сопля.
— Гошка Скелет… — узнал Марат.
Гоша Синаев по прозвищу Скелет брел мимо складов, равномерно постукивая себя черным портфелем по ноге. На нем были темно-серая, тесно сидящая форма и форменная фуражка с латунной кокардой. Круглые очки с толстенными линзами занимали половину его худощавого, узкого бледно-желтого лица.
— Вали сюда, Скелет, ща подзорву! — Марат достал из кармана самодрачку — согнутую медную трубку, набитую спичечными головками, со вставленным гвоздем на резинке.
Гоша заметил троих, остановился. Повернул, побрел к ним. Гоша Скелет был странный парень: круглый отличник по математике и тихий псих, умудрившийся получить в 5-м классе тройку по поведению, которую, как орден, постоянно носил только Витька Глухарь — третьегодник, вечный «пахан» школы. Гоша пришел в школу имени Молотова новеньким. Учился прилежно, не шумел, стоял на переменах в коридоре у карты СССР, шевеля губами. Как отличника и тихоню его стали поколачивать. Гоша долго терпел, втягивая худую голову в плечи и оберегая от ударов свои толстые очки. А потом совершенно неожиданно на уроке русского языка, когда все сгорбились над диктантом, воткнул ручку в шею главного обидчика. Да так сильно, что перо обломилось и застряло в шее. Парня прооперировали, лечили, освободив от занятий. За свой неожиданный проступок Гоша получил тройку по поведению и статус тихого психа, которого лучше не трогать.