Ну, а затем пожаловал и он, точнее, они на БЗМах — бронированных землеройных машинах. Последние редкие пули, выпущенные из мелкого стрелкового оружия, еще отскакивали, звеня, от их бульдозерных скребков. Ему выпало завершать работу. Своим скребком он полировал поверхность, убирая строительный мусор — невесть откуда взявшиеся палки и куски древесины, винтовки с забитыми песком стволами, тоже похожие на палки, руки и ноги, торчавшие, как палки, набитые песком оторванные головы, с которых постепенно сползала земля, обнажая их во всей красе. Раздавив все, что еще торчало из песка, он тонким слоем раскатал это поверх траншеи, а затем засыпал грязью и песком.
25 февраля 1991 года он помогал строить основание. А когда несколько часов спустя он глядел на гладкие, словно граблями причесанные акры пустыни, в его ушах раздался ужасный звук. С жуткой ясностью сквозь горячую, засыпанную красным песком землю он увидел мертвецов, уложенных в длинные ровные траншеи, которые поворачивали под прямыми углами, словно стены, пересекались, развертывались веером, уходя на целые мили вдаль, образуя план не просто дома или дворца, а города. Он видел людей, из которых замесили раствор для строительства, видел их обращенные к нему глаза.
Основание было везде. Оно говорило с ним. Его голос ничем нельзя было заглушить. Ни во сне, ни наяву.
Он думал, что оно останется там, в неестественно плоской пустыне. Надеялся, что за тысячи миль его шепот будет неслышен. Он вернулся домой. И тогда начались его сны. Его персональное чистилище из огненных колодцев, окровавленных небес и дюн, меж которыми скитались его погибшие товарищи, одичавшие от одиночества. Других мертвецов, тех, что составляли основание, было куда больше. Тысячи и тысячи. Они простирались в бесконечность.
…доброго утречка, — шептали они ему мертвыми сухими голосами, — светлого утречка — хвала господу — ты создал нас такими…
…нам жарко, мы одни, нам голодно, мы едим лишь песок, мы полны им, мы переполнены, но мы голодны, наша пища песок…
Каждую ночь он видел их во сне и каждый день старался забыть, прогнать из памяти то, что видел. А потом он вырыл во дворе своего дома яму, чтобы заложить фундамент для дополнительных помещений, но оказалось, что он там уже есть. Жена прибежала на его отчаянный крик и застала его в яме: он лез наверх прямо по ее стене, срывая ногти и в кровь раздирая пальцы. Стоит только копнуть, объяснял он потом ей, хотя она ничего не понимала, стоит только копнуть, а оно уже там, притаилось.
Ровно через год после закладки основания в пустыне он снова увидел его въяве. Весь город вокруг покоился на той самой стене из мертвых. Набитые костями траншеи протянулись до самого его дома, связав его с пустыней.
Он готов был на все, лишь бы они умолкли. Он молил мертвецов, он смотрел им в глаза. Выпрашивал у них тишины. Они ждали. Он думал о грузе, который давит на них, об их голоде и, наконец, решил, что понял, чего они хотят.
— Теперь у вас кое-что есть, — кричит он после долгих лет поисков и снова плачет. Его глазам открываются целые семьи, погибшие под обломками рухнувшего дома и теперь тоже ставшие частью основания. — Теперь у вас кое-что есть; все можно кончить. Прекратите же. Оставьте меня в покое.
Он засыпает там, где упал, — на полу подвала, по нему бегают пауки. Во сне он снова попадает в пустыню. Бредет по песку. Слышит вопли заблудившихся солдат. Вокруг него на бесчисленные тысячи ярдов, на мили простирается основание. Башней уходит в закопченные небеса. Оно все из того же материала, из мертвых, только теперь их глаза и рты подвижны. Рты говорят, и маленькие песчаные облачка вырываются из них. Он стоит в тени башни, которую ему суждено было построить, смотрит на ее стену из рваной солдатской формы, мяса и охряной кожи с пучками черных и ржаво-рыжих волос. Из песка под башней сочится все та же темная жидкость, которую он видел на своем дворе. То ли кровь, то ли нефть. Башня похожа на минарет в аду, это Вавилонская башня наоборот — она достигла неба, говоря на одном языке. И каждый ее голос твердит одно и то же, повторяет слова, которые он слушает уже многие годы.
Человек просыпается. Прислушивается. Долго лежит без движения. Все вокруг ждет.
Когда он начинает кричать, его крик зарождается постепенно и нарастает долгие секунды. Он слышит себя. Его голос похож на голоса американских солдат из его сна.
Он не умолкает. Потому что настал день: день после жертвоприношения, после того, как он дал основанию то, чего оно, как ему казалось, хотело, день после расплаты. Но оно по-прежнему здесь. Он по-прежнему слышит его голос, и мертвые все так же говорят те же самые слова.
Они следят за ним. Человек один на один с основанием, и он знает, что оно никуда не исчезнет.
Он оплакивает тех, кто погиб в рухнувшем доме, напрасно погиб. Основанию ничего от него не нужно. Его жертва ничего не значит для мертвых в траншеях, которые исполосовали весь мир. Они там не для того, чтобы терзать его, поучать или наказывать, они не жаждут мести и крови, они ничуть не обозлены и совершенно спокойны. Просто они лежат в основе всего, что его окружает. Без них этот мир не устоит. Мертвые увидели его и научили его видеть их, а большего им не надо.
Все дома говорят одно. Под ними залегает основание — ломаная линия из мертвых, — и оно твердит все то же.
…мы голодны, мы одни, нам жарко, мы полны, но мы голодны…
…ты построил нас, ты построил на нас, но под нами один песок…
Комната с шариками
В соавторстве с Эммой Бирчем и Максом Шафером
© Перевод Н. Екимова
Нанимает меня не магазин. Не они платят мне зарплату. Я охранник, но у моей фирмы с ними постоянный контракт, так что я тут почти с самого начала. Многих уже знаю. Правда, мне случалось работать и в других местах, — да и сейчас, бывает, подрабатываю, недолго, — но до недавнего времени я считал, что лучше всего здесь. Приятно работать там, куда люди идут с радостью. До недавнего времени, когда кто-нибудь спрашивал меня, чем я зарабатываю на жизнь, я отвечал, что работаю в этом магазине.
Стоит он на краю города, здоровая такая металлическая коробка — склад. Внутри около сотни комнат-декораций, они соединены сквозным проходом, а в них образцы мебели, которую мы продаем, собраны и расставлены, как будто в настоящем доме, чтобы люди представляли, как это все должно выглядеть. Большая часть товара, разобранная и упакованная, лежит штабелями в самом складе, откуда люди ее и забирают. Мебель у нас недорогая.
Я-то здесь больше для виду, конечно. Ну, как же, расхаживает туда-сюда мужик в форме, руки за спину, поглядывает: и покупателям спокойнее, и мебель под присмотром. Хотя что тут у нас стащишь, товар-то громоздкий. Так что я редко во что-нибудь вмешиваюсь.
В последний раз пришлось вмешаться как раз в комнате с шариками.
По выходным у нас тут чистый сумасшедший дом. Народу — не протолкнуться: сплошь молодожены и пары с колясками. Мы стараемся облегчать людям жизнь. У нас есть дешевое кафе и бесплатная парковка, а самое главное — ясли. Они на втором этаже, сразу от входа по лестнице. А рядом с ними, точнее, прямо за ними — комната с шариками.
Стены в ней почти сплошь из стекла, так что из магазина можно заглядывать к ребятишкам. Покупатели любят наблюдать за детьми: у стеклянной стены всегда стоят люди, смотрят внутрь и лыбятся, как больные. А я приглядываю за теми, кто не очень-то похож на родителей.
Она небольшая, эта комната. Так, тупичок отгороженный. И старая. Внутри лазалка, вся такая перекрученная, узловатая, с сеткой из настоящей веревки, — вдруг кто упадет, — и домик Венди, и картинки на стенах. А еще она разноцветная. Весь пол в ней на пару футов в глубину засыпан гладкими пластмассовыми шариками.