"Ты, чертов кусок кошачьего мяса!"- сказал ему Уильям, покрутив головой.
Конское дыхание влажно и горячо сочилось сквозь оленью кожу его штанов, его бока ходили под ним ходуном.
"Не самая благонравная лошадка из тех, что мне доводилось видеть,"- согласился голос, и чья-то рука поднялась, схватив ее под уздцы. "Хотя с виду здоровая."
Уильям рассмотрел человека в охотничьем платье, толстого и смуглого, а потом кто-то сзади ухватил его за талию и стащил его тело с лошади.
Он свалился на землю и растянулся на спине во весь рост; дыхание от удара перехватило, но он еще мужественно попытался добраться до своего пистолета. Кто-то надавил ему коленом на грудь, и большая рука вырвала пистолет из его рук.
Бородатое лицо усмехнулось.
"Не слишком-то вы общительный,"- с упреком сказал человек. "Я думал, вы должны быть более цивилизованным, все-таки англичанин."
"Вы только дайте ему встать, Гарри - думаю, он живо вас цивилизует, даже не сомневайтесь." Это был еще один мужчина, покороче и сложением пожиже, с мягким голосом образованного человека, как у школьного учителя - он заглядывал через плечо того, кто уперся коленом в грудь Уильяма. "Однако вы могли бы позволить ему немного подышать, я полагаю."
Давление на грудь Уильяма немного ослабло, и тонкая струйка воздуха просочилась в легкие. Но очень скоро была изгнана снова - когда человек, стащивший его с седла на землю, ударил его кулаком в живот. Чьи-то руки быстро обшарили карманы, с него через голову стянули офицерский горжет, мучительно обдирая нос. Кто-то его перевернул и расстегнул ремень, аккуратно снял - и даже присвистнул от удовольствия, при виде прилагавшегося к нему снаряжения.
"Весьма приятно,"- сказал второй, одобрительно поцокав языком. Он взглянул на Уильяма, лежащего на земле и задыхающегося, словно вытащенная на берег рыбина. "Благодарю вас, сэр; мы вам чрезвычайно обязаны. Все в порядке, Аллан?" - крикнул он, обращаясь к человеку, державшему лошадь под уздцы.
"Да, я ее держу,"-- ответил гнусавый шотландский голос. "Пора сваливать!"
Мужчины отошли, и на мгновение Уильям подумал, что они ушли вовсе. Но тут чьи-то мясистые руки схватили его за плечо и перевернули снова.
Усилием воли он встал на колени, та же рука ухватила его за косичку и отдернула ему голову назад, обнажив беззащитное горло.
Он еще успел поймать короткий блеск ножа, и широкую ухмылку мужчины - но ему не хватило ни дыхания, ни времени для молитвы... или проклятия.
Нож полоснул вниз, и он почувствовал на затылке рывок, от которого на глаза навернулись слезы.
Человек недовольно хмыкнул, взмахнул ножом еще раз и наконец торжествующе удалился, с косичкой Уильяма, зажатой в руке размером с хороший окорок.
"Сувенир,"- сказал он Уильяму, широко ухмыляясь - и крутанувшись на каблуках, удрал вслед за своими товарищами.
Сквозь туман к Уильяму донеслось лошадиное ржание - довольно насмешливое, надо сказать.
***
ЕМУ ХОТЕЛОСЬ СРОЧНО, НЕМЕДЛЕННО, СИЮ ЖЕ МИНУТУ как-нибудь исхитриться - и убить по крайней мере одного из них.
Но они скрутили бы его легко, как ребенка, ощипали бы, точно гуся, и оставили валяться здесь, на земле, как какое-нибудь чертово вонючее дерьмо!
Гнев был так велик, что он вынужден был остановиться и cо всей силы ударить кулаком по стволу дерева...
...И задохнулся от боли, убийственно свирепый и неподвижный.
Он зажал травмированную руку между бедер и шипел сквозь стиснутые зубы, пока боль не утихла.
Шок смешался в нем с яростью; он чувствовал себя более чем когда-либо дезориентированным, у него сильно кружилась голова. Грудь тяжело вздымалась - он схватился за голову здоровой рукой, нащупал там жалкий щетинистый обрубок - и в новом припадке ярости изо всех сил начал пинать дерево ногами.
Ругаясь на чем свет стоит, он захромал по кругу, наконец рухнул на каменный выступ и, тяжело дыша, опустил голову на колени.
Постепенно дыхание выровнялось, и способность мыслить рационально стала к нему потихоньку возвращаться.
Правильно. Он все еще блуждал где-то в дебрях Лонг-Айленда - но теперь без лошади, еды и оружия. И без волос.
Это заставило его сесть прямо, сжать кулаки и с некоторым трудом попытаться побороть в себе ярость.
Так. Сейчас у него просто не было времени злиться.
Попадись ему когда-нибудь на глаза Гарри, Аллан, или тот маленький человечек с ученым голосом...
Что ж, времени у него было достаточно, когда еще это произойдет...
Сейчас главной его задачей было найти хоть какую-то армейскую часть.
В то же время единственным его желанием было сбежать, немедленно дезертировать, сесть на корабль до Франции и никогда сюда больше не возвращаться, бросить армию ко всем чертям, чтобы все думали, что он убит.
Но он не мог этого сделать, по разным причинам, не в последнюю очередь из-за отца - который, вероятно, предпочел бы, чтобы он был убит, чем трусливо бежал с поля боя.
Ничего не поделаешь...
Он безропотно поднялся на ноги, заставив себя почувствовать благодарность за то, что бандиты, по крайней мере, оставили ему плащ.
Туман слегка поредел, тут и там - но по-прежнему сыро и холодно лежал на земле.
Но не этим он был обеспокоен; его собственная кровь до сих пор кипела в жилах.
Он оглянулся вокруг, на темные силуэты скал и деревьев. Они выглядели точно так же - как и все прочие чертовы скалы и деревья, возникавшие у него на пути в ходе этого позорного дня.
"Правильно,"- повторил он вслух и, ткнув пальцем в воздух, покрутился вокруг своей оси, как делал когда-то в детстве.
"Эни-мени-минни-мо, поймать француза за гузно, если он заверещит - ох, да черт с ним!"
Слегка прихрамывая, он отправился дальше. Он понятия не имел, куда идет, но должен был куда-то двигаться, иначе взорвался бы непременно.
Какое-то время он развлекал себя переосмыслением недавнего столкновения, с удовлетворяющими его самолюбие видениями - в них он захватывал толстяка по имени Гарри и ломал ему нос в кровавую кашу, прежде чем разбить его голову о камень. Потом, схватив лежавший поблизости нож, он потрошил того высокомерного маленького ублюдка... вырывал из него легкие наружу... это был так называемый "кровавый орел", прием, который использовали дикие германские племена - они делали на спине человека надрезы и вытягивали его легкие через щели таким образом, что они хлопали, как крылья, пока тот не умирал...
Постепенно он успокоился, потому что вынести такого уровня кровожадной ярости было уже невозможно.
Нога чувствовала себя лучше; костяшки пальцев на руках оказались ободраны, но боль была не пульсирующая, значит, поранился он не так уж сильно - и собственные фантазии о мести показались ему довольно нелепыми.
Неужели это и было то, что называется "яростью битвы"?- подумал он.
Но разве ты сам не хотел бы просто стрелять и наносить удары налево и направо, потому что такова твоя обязанность, убивать - или это должно еще и нравиться?
Или ты должен желать этого нестерпимо - так же, как хочешь женщину?
И разве не почувствуешь себя полным дураком, после того, как все это совершил?
Ему уже приходилось думать об убийстве в бою. Не всегда, но довольно часто, время от времени отвлекаясь.
Он приложил немало усилий, чтобы все это себе представить, когда решился идти в армию.
И еще тогда понял, что к этому действию могут прилагаться и сожаления.
Однажды отец рассказал ему, честно и без попыток самооправдания, об обстоятельствах, при которых он убил своего первого человека.
Не в открытом бою, но после одного такого... Тогда он добил шотландца, раненного и брошенного на поле в Каллодене.