— Бывал, там эти… как их… трансвеститы.
— Да и хрен бы с ними. Я романтически сидела на берегу озера, як Алёнушка. И тут на лодке подъехал он… Это было як буря у пустыне. Его звали Майкл…
— Американец?
— Йес, Вовчара. Как ты насчёт американцеу?
Я издал звук лопнувшего воздушного шарика, поморщился и звонко икнул.
— Аналогично. Тю, и больше нишо. Шо узять с нации, страдающей массовым ожирением и разжижением мозгоу?.. Но тогда я была ещё не у курсе. Майкл улыбался, як жизнерадостный голливудский дегенерат, и эротично жувал жувачку. Я сказала себе: «Галю! Ты никогда не была у Голливуде и не плевала с небоскрёба, пляжи Майами-бич х твоим услугам, Галю!..»
— И ты проделала работу…
— Тю! Оф корз ай дид. Нас было двое у лодке, не считая унезапно успыхнувшей любви. Мы ходили у ресторан «Большой каскад», гуляли по набережным Сены и пили шампанское у «Крейзи хорз». Я сказала ему: «Майкл! Зачем нам эти бесстыжие лошади? Давай сядем у белоснежный воздушный лайнер и улетим у край зелёных купюр. О'кей?» И мы сели у лайнер, полетели в Америку.
— Ну и как тебе Америка?
— Шо сказать тебе, дорогой мой Вовчара? Мы расписалися, и первые три недели жили у голливудской сказке. Мы излазили усю Америку от Нью-Йорка до Калифорнии и от Аляски до Флориды, як муха халву. И Майкл усё время улыбался передними зубами, як ржущий конь, и говорил «о'кей» и «ай лав ю». Наконец мне это надоело, и я сказала ему: «Майкл! Скажи мне шо-нибудь умное, а то меня вырвет». И он обратно ответил: «о'кей». И я по́няла, шо эта набалда имеет интеллект стиральной машины. Он отвёз меня на свою урюпинскую родину, у штат Юту, и мы стали жить тама среди гор и мормоноу. Месяц я героически крепилася, но я же ж не Карбышеу. Я сказала: «Майкл! Я не могу жить в твоём Усть-Муходуйске, здесь же ж такая тоска, шо сюда собаки ходють дохнуть». Он сказал: «О'кей. Мы сходим в Макдональдс». И я по́няла, что эти звёздно-полосатые гамбургеры чужды мне идеологически.
Галя трагически посмотрела сквозь стекло на пасмурное море:
— Бракоразводный процесс был долгим, но я много и плодотворно поработала. Потому что я же ж не могу жить на одни хохлобаксы, як бомж. Из Лейк-Плесида я улетела без толстой сумочки, но с золотой кредитной картой. У самолёте «Лейк-Плесид — Нью-Йорк» со мной рядом сел он… Его звали долго, но красиво: «Абд-эль-Амид-ибн-Хусейн-Али-Ахмад». Я звала его просто Гришей. Там же, у самолёте, мы пристегнули наши ремни, и после моей незначительной работы, Гриша, который оказался после проверки документоу шейхом, предложил мне руку, сердце и виллу на Лазурном берегу. Тю! У Ницце, конечно, нет мормоноу, но через год там начинаешь выть и кусаться от некуда пойти.
— Развелась?
— Тю! Шариат, Вовчара, оказался намного гуманней нашего гражданского кодекса. Женщина у нём плавает, як таракан у шоколаде. Ты уходишь, и муж отдаёт тебе усё, шобы ты не парилась. Шоб я так жила! После Гриши был Сеня.
— Наш, что ли?
— Почти. Японец. Сато-Сан. Ты был в Японии?
— Нет, в Японии не был.
— Я тебя свожу. С Сеней мы расстались, потому что там же ж можно окосеть.
А потом был технический перерыв.
— Да ну!
— Тю! Четыре дня рекламной паузы и полного одиночества. Затем был Хуан. Этот красивый колумбийский мучачо, как я потом по́няла, торговал, сука, наркотиками, и я с гневом и компенсацией за моральный ущерб ушла от него к морально устойчивому британцу Чарлзу. Я сказала ему на четвёртом месяце счастливого брака: «Чарлз! Я люблю тебя, як родного, но если ты, плохишь, не установишь у ванной смеситель, мы скоропостижно расстанемся через суд. Я не могу, любимый, мыть копыта в луже, як собака. Может быть, любимый, тебе сильно дорога эта первобытная привычка, может быть, вам, англичанам, этот атавизьм дорох, як макаке хвост, но я, любимый, воспитывалась у других, более цивилизованных условиях. Тю!»
— А он что?
— Он был гордый, як твой лорд, и ответил мне с лицом скорбным, як при геморрое: «Галю! — сказал он. — Мы, англичане, не можем жить без традиций. Лучше я наусегда утоплюся у Темзе, чем поставлю смеситель». «Ну шо же, дорогой Чарлз, — сказала я. — Твой уютный замок у граустве Йоркшир будет достойной заменой смесителю. Тю!»
— И что же, целый замок у него оттяпала?
— Да на кой пёс мне этот каменный сарай с привидениями, но без смесителей. Тю! Просто он немного поделился своим наследством. Я же ж ему была не совсем чужая.
— А потом что было?
— Потом шо только, Вовчара, не было… Если усё это рассказывать, то станет грустно… Тю! Шо-то Глебушка не идёт, соусем заработался…
Мы допили сангрию, поболтали о всяких пустяках. Потом перезвонил Глебушка. Он закончил свои дела и ждал нас в соседнем ресторане. Там, где очень хорошие устрицы. Мы пошли туда и очень душевно отметили старый новый год.
Чтобы было понятно, при чём тут Глебушка, вкратце поясню.
За пять лет до описываемых событий Галя рассталась со своим последним мужем. Кажется, это был «трескоед», норвежец или швед. Галя к этому времени наветеранила брачных трофеев на несколько сотен тысяч долларов. Поехала домой и случайно встретила Глебушку — своего старого школьного приятеля (я Глебушку знал уже позже, по университету).
Не знаю уж, как это произошло, но они поженились, и все свои сбережения Галя, не задумываясь, вложила в Глебушкино дело. Дело пошло, да ещё как. Тю! И вот уже пять лет как Галя с Глебушкой не расстаются. Живут то в Москве, то в Крыму, то на «Каталонщине». Хорошо живут, дружно. Дочка у них растёт. Зовут, конечно, Дашей. Теперь Даш у нас в России много — «як глычикоу». И хорошо, хорошее имя. Мне нравится.
В Каталонии мы часто встречаем старый новый год. Потому что мы почему-то все трое любим Средиземное море зимой.
Сидим на балконе Галино-Глебушкиной виллы, слушаем море, молчим. Хорошо, уютно. Чайки кричат, пахнет водорослями, кофе.
Смотрю я на Галю с Глебушкой: ну никак не скажешь, что ребят поштормило. Всё им нипочём.
Прямо и не знаю: в чём секрет человеческой силы? И где находится волшебный источник того самого неиссякаемого оптимизма? И ключ, опять же, к счастью?.. Тю, да и только.