В бою трудно сохранить холодную голову, и Максим напрочь забыл о том, что его главным заданием было защищать Длинного. Горячка битвы увлекла его – он вновь и вновь сталкивался с какими-то не знакомыми ему парнями, они обменивались ударами и бежали дальше, подгоняемые страхом и азартом боя. Это продолжалось несколько минут, а потом Максим вдруг остался один – никто из проспектовских не стремился схлестнуться с ним. Он огляделся – вокруг, на огромном поле, кипело сражение. Голых тел было больше, они наседали на тела в темных футболках, но собачевские пока что держались. То тут, то там валялись те, кому досталось сильнее, чем другим. На правом фланге лежали голые тела – их свалили удары Фиделя и Жорика, но вокруг Максима на земле были только одетые. Максим вспомнил о Длинном, поискал его глазами, но не нашел, и подумал, что от Фиделя ему достанется потом на орехи. Затем он охнул: в метре от него, закрыв лицо руками, совершенно недвижимый, лежал Коля Шварц.
– Коля, ты что, вставай! – воскликнул Максим, шагнув к приятелю.
Коля не отвечал.
Максим наклонился и попытался поднять лежащего. Коля застонал. В это время мимо Максима пронесся высокий, очень сильный Саша Лаптев, лидер микрорайоновских, и, не сбавляя бега, снизу ударил Максима кулаком в лицо. Максим опять не ощутил боли, лишь вспышку в голове, но Колю выпустил. Шварц с глухим стоном рухнул на землю, а Максим почувствовал, что рот наполнился кровью.
«Опять губу разбил, собака!» – подумал Максим, сплюнув кровь на землю.
Между тем численное преимущество голых дало о себе знать. Волна самых сильных голых достигла задних рядов одетых, а там у собачевских находились слабые бойцы. Те, не выдержав натиска, побежали. В бою трусость, проявленная кем-то одним, способна заразить всех. Так случилось и на этот раз: остальные собачевские рванули в сторону лесопосадки вслед за улепетывающим левым флангом. Проспектовские с гиканьем преследовали убегающих, и толпой добивали тех, кому не посчастливилось убежать.
Максим, увидев, что все убегают, бросил лежавшего Шварца на милость победителям и тоже рванул к посадке. Уже на бегу, прикинув расстояние до ближайших врагов, он понял, что вряд ли убежит. Тогда он взял в сторону и побежал не к тропе, ведущей в городок Шахтерский, а прямо к водокачке. Домчавшись до пропахшей канализацией воды, он, как был в одежде и в обуви, прыгнул в нее и поплыл, стараясь выбирать участки, свободные от ряски. Вода была очень холодной, но, к счастью, плыть предстояло не долго. Через пять минут он, мокрый и вонючий, выбрался на другом берегу, и, стараясь не попадаться людям на глаза, побрел в сторону Собачевки. Далеко сзади проспектовские и микрорайоновские шумно праздновали победу, милостиво позволив десятку оставшихся на поле боя собачевских выносить тех, кто не мог идти самостоятельно.
Великая битва на Сусликах завершилась. Подростки с Собачевки, долгое время державшие в страхе весь городок, проиграли эту войну.
Утишало лишь то, что теперь в Шахтерском должен был наступить мир.
8
Была середина ноября, холодный, тоскливый вечер.
Максим, Длинный и Фидель подошли к дому Нади Харатовой. На калитках в Собачевке звонков не бывало, и потому Фидель сложил ладони рупором и что есть силы заорал:
– На-дя!
Окрестные собаки залаяли все разом – поднялся невообразимый гвалт.
– На-дя! На-дя!!!
Через несколько минут из дома выскочила Надежда, зябко кутаясь в мамин пуховый платок.
– О, привет! – сказала она, отпирая калитку. – Заходите!
– Палкана убери! – попросил Длинный.
– Сейчас, сейчас! – заторопилась Надя. – Палкан – в будку! – крикнула она огромной лохматой псине, которая оглушительно лаяла и не желала пропустить во двор непрошенных гостей. – Быстро в будку, кому сказала! Ух, я тебе дам!
Наконец, Палкан послушался хозяйку, и друзья смогли войти в дом.
– Мальчики, проходите на кухню! – засуетилась Марья Филипповна – мать Надежды. – Я как раз испекла печенье. Надя – сделай мальчикам чаю!
Вскоре Максим, Длинный, Фидель и Надя сидели на кухне и уплетали рассыпчатое печенье, посыпанное сахарной пудрой. Марья Филипповна ушла в комнату смотреть телевизор. Она была деликатна и никогда не мешала Надежде общаться с гостями.
– Ну, как у вас дела? – спросила Надежда. – Рассказывайте! Все от проспектовских прячетесь?
– Прячемся, – вздохнул Максим. – И когда уже все это кончится!
Подросткам с Собачевки было отчего грустить. После битвы на Сусликах их положение в городе очень ухудшилось.
Не получилось в Шахтерском мира.
Во-первых, победители быстро забыли, что давали обещание этот самый мир хранить. Осознание собственной силы распирало их – такой большой группировки подростков в Шахтерском еще не было.
Сильным вообще трудно сдерживать себя в рамках и вести себя благородно по отношению к слабым. Именно поэтому перемирие гораздо прочнее, когда его хранят два равновеликих сообщества. Если же одно сообщество гораздо сильнее другого, то мир хранится с трудом – сильному трудно удержаться, чтобы не отнять у слабого какой-то лакомый кусочек. Это справедливо и в отношении великих государств, что уж говорить о простых уличных подростках!
Вторая причина была менее очевидной, но более глубокой: шестнадцатилетние подростки городка Шахтерский просто не смогли найти себе другого занятия.
Лет сто назад, на уроках Закона Божьего, подросткам объясняли, что есть Бог и цель человеческой жизни – движение навстречу к Богу, усвоение Царства Божьего, которое начинается здесь, а заканчивается уже в ином мире. Не все подростки усваивали этот урок, но – этот урок был.
После революции советская школа отвергла Бога, уроки о Законе Божьего отменили. Образование стало другим: дети были обязаны учить интегралы и «правило буравчика», валентности химических элементов и теорию эволюции. Всего этого было много, после шести школьных уроков болела голова, но ответа на главный вопрос – в чем цель человеческой жизни – ни один урок не давал.
Поэтому, выходя за стены школы, подростки оказывались в духовной пустоте. Жизнь без цели невыносима для человека, и подростки заполняли эту пустоту как умели. Некоторые счастливчики в Домах пионеров учились выпиливать лобзиком, танцевать польку и раскрашивать простенькие пейзажи. Это, конечно, не давало смысла жизни, но позволяло как-то потратить лишнее время.
Другие подростки выбирали занятие попроще. Одни начинали рано пить, другие – задирать своих одногодок из соседних районов.
В Шахтерском все происходило так: когда мальчику исполнялось четырнадцать, он начинал драться за свой район. Это заполняло его жизнь на четыре года, до службы армии. После армии драки прекращались. Начиналась другая жизнь – были семья, завод или шахта. Это было традицией, которую сложно сломать. Это продолжалось десятилетия. Так жили отцы и старшие братья. Поэтому подростки из объединенной группировки проспектовских и микрорайоновских и не смогли остановиться, выиграв войну: они не знали для себя другой жизни, другого стоящего занятия кроме уличных боев.
Все лето и всю осень они травили собачевских – тех, кого еще вчера боялись. Теперь собачевским не было места ни на дискотеке, ни в кинотеатре – наткнуться на проспектовских означало быть избитым или униженным. Только на Собачевке они могли чувствовать себя спокойно – победители не решались заходить в этот район. Еще бы – пара спущенных с цепи овчарок разогнала бы любое количество подростков, и кое-кому пришлось бы латать разорванные штаны…
Теперь Максим, Длинный и Фидель частенько коротали время у Нади или Вики – девчонки жили на одной улице, и были почти неразлучны – вечерами сидели или у одной, или у другой. Надежда и Виктория оказались отличными друзьями и никогда не упрекали одноклассников за то, что те проиграли войну. Они даже не просились в парк или в кино, проявляя тактичность, неожиданную для шестнадцатилетних девушек.
Правда, сегодня Вики не было ни дома, ни у Надежды. Максиму очень хотелось узнать, где же она, но спросить у Нади напрямую он стеснялся. Нужно было придумать, как это выяснить, но – будто между делом.