На лице Серебряного не дрогнул ни один мускул.
— Отчасти, – благодушно сказал он, словно не расслышав унизительного предположения. – Она действительно прокляла меня, родич, но несколько иным образом. Это гандхарвы рассказали тебе? Они вечно не то наврут, не то перепутают.
— Что же она сказала? – Кришна сверкнул зубами.
— Ты оставил мой вопрос без ответа, а я не отвечу на твой… – лучник пожал плечами и потянулся за куском баранины. Когда он поднял взгляд, то обнаружил, что флейтиста рядом уже нет.
Баламут сгинул куда-то, и сын двух отцов сосредоточенно набирался хмельной суры, думая о своем.
Спустя какое-то время флейта запела снова, и согласно отозвались бубенцы цветов, украсившие весенние джунгли, стволы деревьев обернулись струнами ладной вины, а таящаяся под горизонтом луна сочла за честь стать маленьким барабанчиком-мридангом и негромко поддержать ритм.
Кришна чествовал гостя песней.
“Деревья, любимый, сейчас словно тлеющий уголь… Роняя сухую листву в ожиданье плодов, они пламенеют цветами, как храмы, украшенные перед праздничным днем. Настала пора услад, о великий герой!”
Зажурчала флейта, проливаясь живительной влагой на землю и сердце, позвякивали украшения одурманенных песней женщин, танцевавших прямо среди кувшинов и блюд.
“Прекрасны, любимый, деревья в цветочном уборе”, – упавшим голосом проговорил певец, нервно поглаживая черный бамбук. Глаза его внезапно стали прозрачными до самого огненного дна, и смотрящий в них стоял на краю пропасти, упиваясь искусом.
“Благоухание чудное веет повсюду… Не слишком холодно сейчас и не жарко, сладким томлением воздух наполнен…”
Ушас-юница запрягает череду алых коров рассвета. Груди ее наги, выкрашенные сандаловой мазью; она сверкает золотом точно невеста, наряженная матерью.
Дует южный ветер, и своим дыханием срывает с манговых деревьев цветочные почки вместе с сидящими на них пчелами.
Горные цепи, вершинами уходящие в Девалоку.
Святая река, пронизывающая три мира.
“Я – вкус воды, чистый запах земли, жар пламени… я – цель…”
Арджуна смотрел на него. Так умирающий от жажды смотрит на призрак студеного озера, так обездоленный смотрит на сокровищницу Куберы, так батрак смотрит на гордую кавалькаду раджи, так смотрит безнадежно влюбленный…
“Время нам уходить отсюда, герой!” – шепнул аватар и допел едва слышно, – все стихло, так что в безмолвии эхом отозвался неслышный стон пастушки, зашедшейся от любви…
“С надеждой приносят жертвы, с надеждой вступают в битву, с надеждой зерно сеют… Да сбудется та надежда, которой живу!”
Темные небеса уронили первые тяжкие капли: начинающийся дождь не походил на утренний, невесомый, что не мог даже пробиться к земле сквозь зеленую крышу джунглей.
— Ступайте домой, красавицы! – внезапно крикнул Баламут. В расширенных глазах его бродил лихорадочный блеск. – Ночь так темна и непроглядна, лес полон хищного зверья, он опасен и неприютен. Поспешите, непорочные жены, к мужьям вашим и детям!
“Так они еще и замужем?” – успел подумать Серебряный, но это сразу же перестало интересовать его.
Поляна опустела. Угасли факелы, забитые дождем, разбежались девицы, пастухи – не то услужливые приятели, не то развязные слуги Кришны – заторопились к шатрам, оставив хозяина наедине с гостем.
Баламут окинул его темным взглядом, дернул углом рта и пошел к лесу. На полпути он зачем-то остановился и сел прямо в траву. Звякнули браслеты. Флейтист выдернул из волос сломанное павлинье перо и швырнул в сторону.
— Надоело, – сказал Баламут. – Все надоело. Коровы эти надоели. Песни эти надоели. А ты… братец, что ты здесь забыл? Что ты сюда явился… с путей сиддхов? Ждали тебя здесь? Манили?
Какой-то миг Серебряный хотел оскорбиться на столь вопиющее нарушение законов гостеприимства, потом – возразить, что Кришна сам зазвал его в гости, но все же промолчал. Песня еще отдавалась в груди бронзовой дрожью.
— Теперь я тебя еще развлекать должен? – непонятно продолжал аватар.
— Развлекать? – непонимающе повторил Арджуна, все еще не быв уверен, оскорбляться ему или нет. – Кому должен?
— Кому? – шепотом крикнул флейтист. – Сам догадайся, кому!
Лучник догадался. “Зачем?” – еще подумал он, но спросить не успел.
Сверкнуло – очень ярко, так что луг от края до края озарился запредельным сиреневым светом: ваджра Громовержца ударила прямо над головой, и тотчас же в тяжких тучах заворочался гром. Дождь рухнул стеной, словно на помощь брату пришел Варуна, Владыка пучин, придав в помощь водопадам небес все изобилие океанских волн.
Этому дождю предстояло лить всю ночь, превратив ручьи в реки, а реки в могучие стремнины, увлекающие собой не только деревья, но и скалы.
Серебряный присел на корточки.
— Пойдем, – сказал он, стараясь придать голосу убедительность.
— Не пойду, – бросил Кришна, не поднимая головы. – Иди, скажи, чтоб не вздумали искать. Скажи… это… благочестивым размышлениям предаюсь.
Ударила вторая молния.
— Дхик! … …, – остальное Серебряный произнес беззвучно. – Вставай, или на руках понесу!
— Неси, – Кришна дернул плечами, усмехнувшись уголком губ, и выяснилось, что Арджуна не бросает слов на ветер.
Давний проверенный способ: подхватить упрямца в охапку и пронести пару шагов. Так старший брат в детстве управлялся с Серебряным, а сам он играл с близнецами: крик, возня, пара дружеских оплеух, и вот строптивый идет куда требовалось, захлебываясь смехом и руганью.
Вместо этого Баламут куклой повис на его руках, склонив голову на плечо.
Есть такая сказочка – про смоляную куклу.
Смешная.
Коснулся один раз и влип…
Серебряный до боли сжал зубы. Томительно заныло в груди от сладости прикосновения; сила истаивала в суставах. Ледяной дождь, хлестнув по обнаженному торсу, помог отогнать наваждение, и Арджуна, растерянный, сделал несколько шагов, не зная, что делать дальше и как все это понимать.
— Туда, за ручей, – сказал Кришна ему в шею. – Там ашрам…
Дождь сотней барабанщиков стучал по доскам, оставленным ему на потеху, заливал кувшины и подносы; молнии в небе высверкивали по две и три разом, свиваясь, как брачующиеся кобры.
К ашраму они добрались мокрые до нитки. Переступая через порог, Арджуна едва не поскользнулся на антилопьих шкурах, плотно застилавших пол. Только под крышей Баламут вывернулся из его рук: быстро шагнув к очагу, он опустился на колени и стал шарить в темноте, ежась от холода.
— Ну вот, – сквозь зубы бросил Кришна, оставив поиски. – Дров нет.
Арджуна вышел за дверь, в дождь, и вернулся с охапкой сырых поленьев. Отодвинув аватара, кинул их в очаг и призвал Живую Искру.
Влажное дерево полыхнуло мгновенно, как горючий корень ушира, не дав чада. Да, Агни Дымнознаменный предпочитает, чтобы его вызывали трением дощечек-шами и любит сухую пищу; но единожды – и для Кришны… Огонь заплясал веселым цветком, и по стенам ашрама метнулись разбуженными птицами темно-алые тени. Дождь словно прянул от стен, ушел во тьму, оставив двух мужчин, двух не-людей наедине с огнем и друг с другом.
— Неплохо, – равнодушно сказал флейтист. – Папа мантре научил?
— Агни, – ответил лучник, глядя в пламя. – Благо тебе, родич! Я не смею более пользоваться твоим гостеприимством. Дозволь поблагодарить и удалиться.
— Гордый, – усмехнулся Кришна, подняв глаза. – Не дозволю. Куда ты пойдешь, горделивец? В дождь? Руку вытянешь – и той не видно. Пережди до утра… Арджуна, я прошу, – добавил он мягче, видя, что Серебряный тверд в своем намерении. – Или я сочту себя дурным хозяином, не ведающим Дхармы, и меня загрызет совесть… Прости меня, я сорвался…
От двери тянуло дыханием ливня, ночной колотун прокрадывался в ашрам тайным убийцей-сатри. Маленький костер, как ни старался, не мог отогнать его; так что вскоре хозяин и гость, спасаясь от холода, прижались друг к другу, завернувшись в шкуры. Мало-помалу они опять разговорились, только теперь Серебряный рассказывал истории из жизни гандхарвов, а Кришна смеялся, стуча зубами от холода. От его мокрых кудрей тонко и дурманно пахло лотосами небес, и Арджуна мысленно проклинал взбалмошную апсару: ему стоило немалого труда одолевать влечение плоти.