В нашем классе завелся вундеркинд. И надо же, стал им Петька Самойлов, для которого тройка всегда была единственным "средством передвижения" из четверти в четверть.
Однажды он пришел в класс, бросил портфель на парту и стал декламировать:
— Эх, тройка, птица тройка! Кто тебя выдумал!..
Мы, конечно, засмеялись.
— Сам, — говорим, — тройку заработал.
— Эх вы! Это сочинил писатель Николай Васильевич Гоголь, — сказал Петька. И пошел декламировать наизусть, словно артист в телевизоре: Знать, у бойкого народа ты могла только родиться…
И так далее. Как в учебнике, который мы еще не проходили.
А тут как раз урок литературы. Танька Воробьева, ясно, не выдержала, пискнула из-за парты:
— А Петя про тройку выучил.
Анна Петровна поглядела на нас, а потом в журнал. Видно, не поняла.
— Что мы приготовили дома? Кто готов отвечать?
Каждый раз она так спрашивает, и каждый раз после этого ее вопроса парты скрипеть начинают. Это мы сползаем пониже. А тут все повернулись к Петьке. И Анна Петровна тоже на него поглядела.
И Петька не стал ломаться, вылез из-за парты, даже рот открыл — и ни слова. Молчит. Мы уж подсказывать начали. Анна Петровна закрыла глаза ладонью — верный признак двойки. Но тут Петька словно проснулся. Всхлипнул как-то странно и сказал:
— Я лучше "Евгения Онегина" прочитаю.
И, не дожидаясь разрешения, пошел скороговоркой про того дядю, который не в шутку занемог и уважать себя заставил.
Анна Петровна не поверила даже, подошла, посмотрела — не по книжке ли он читает. Да так и простояла рядом чуть не весь урок. А когда звонок прозвенел, взяла Петьку за руку и увела в учительскую.
Вышел он оттуда красный как рак, улыбающийся.
— Пятерку получил?
— Что пятерка! — сказал Петька таким тоном, будто никогда ничего другого не получал. — Она меня представлять будет.
— Как это «представлять»?
— Обыкновенно. Перед всеми учителями «Евгения» читать буду.
И он пошел по коридору таким зазнайкой. А мы все стояли на месте, удивленные, восхищенные, пораженные возможностями, которые отныне открывались перед Петькой. Мы-то знали: если кто попадает в вундеркинды, тому тройку не поставят. Лучше спросят еще раз.
На другой день было Петькино «представление». В клубе. Впереди сидели учителя, потом мы всем классом (все-таки он наш вундеркинд), а на последних рядах — остальные.
Представляла сама Анна Петровна. Она говорила недолго, но здорово.
— Товарищи! — говорила она. — Ребята! Кое-кто из нас жалуется на плохую память. А ведь память наша обладает фантастическими возможностями. История знает немало примеров, когда простой человек выучивал невероятно много. Приведу только один пример — Маццофанти. Итальянец Джузеппе Маццофанти, живший во времена Пушкина, выучил пятьдесят шесть языков. Конечно, не у всех такие способности. Но все могут развить свою память настолько, чтобы хорошо помнить не только уроки, но и многое другое. Живой пример этому…
Тут Анна Петровна убежала за кулисы и вывела на сцену красного как рак нашего Петьку.
— Это Петя Самойлов. Вы все его хорошо знаете. Он сумел развить свою память. Сейчас Петя прочтет по памяти отрывки из романа в стихах Александра Сергеевича Пушкина "Евгений Онегин". — И первая похлопала в ладоши.
А потом наступила тишина. Слышно было, как воробьи за окном чирикали на весеннем солнце, да половицы под Петькой скрипели. Он все переминался с ноги на ногу, уже не красный, а бледный. И молчал.
— У лукоморья дуб зеленый, — подсказал кто-то. Видать, для смеха.
Потом мы зашушукали:
— Мой дядя… Дядя честных правил…
Вдруг Петька словно проснулся:
— Богат и славен Кочубей, — сказал. — Его поля необозримы. Там табуны его коней пасутся…
Анна Петровна попыталась возразить, что это, мол, не "Евгений Онегин", а «Полтава». На нее замахали руками из учительских рядов: все равно, мол, Пушкин. И так Петька и продолжал без запинки говорить про Мазепу да про Марию. С выражением говорил, какого мы от него никогда и не слышали. Особенно это: "…И грянул бой, Полтавский бой!.."
Прямо мурашки по коже.
Петьку долго не отпускали со сцены. А после мы за него взялись. Мы это Колька Еремеев, Ваня Колосков и, стало быть, я. Еще с утра мы договорились взять «вундеркинда» под свою опеку. Скоро был конец года, и нам тоже не помешало бы вызубрить по поэмке.
На улице мы подошли к нему с трех сторон.
— Что вы, ребята? — испугался Петька.
— Не бойся, — успокоил его Ваня. — Мы только хотим узнать, как тебе удалось столько вызубрить.
Но Петька еще больше испугался. Видно, решил, чудак, что мы драться собрались. А чего тут драться, кулаки учебе не помощь.
— Я и не зубрил вовсе, — сказал Петька. — Чтоб мне лопнуть. Я этих стихов и в глаза никогда не видел.
— Наверное, ты их сам сочинил, — съязвил Коля Еремеев. Он всегда такой язва, прямо не может без своих шуточек.
— Да они мне приснились, честное слово. Пусть меня на второй год оставят, если вру.
Это была всем клятвам клятва. В такую поневоле поверишь.
— Обучение во сне, — обрадовался Ваня. — Известное дело. Я читал: включаешь магнитофон и спишь себе. А во сне все само выучивается.
— Да нет у меня никакого магнитофона, — взмолился Петька.
— Может, у тебя кровать такая волшебная?
— Ничего не волшебная.
— А ну покажи кровать…
Мы пошли к Петьке домой. Оглядели кровать, ничего интересного не нашли. Кроме царапины на деревянной спинке да еще гвоздя, вбитого зачем-то снизу.
— А может, ты все-таки врешь? — растерянно спросил Коля. Хотя по Петькиной физиономии было видно, что ему самому все это до смерти интересно.
— А чего ты "Евгения"-то своего не читал со сцены?
— Забыл, — шепотом сказал Петька. — На другую ночь мне «Полтава» приснилась.
И мы зашептались, удивленные. Шепот ведь такая штука, только начни, потом слово вслух сказать страшно. Так мы стояли и шептались, пока не дошептались до одной идеи: кому-то остаться у Петьки ночевать. Кинули жребий — досталось мне.
Родителей мы быстро уговорили. Сказали, что надо вместе уроки учить, чтобы получить пятерки по литературе. А родителям, известно, только пятерку пообещай — что хочешь разрешат…
Постелили мне на полу. Лег я и стал глядеть в потолок. А по потолку тени ползали: должно быть, на улице гулял ветер, фонари качал. Петька уже храпел давно, а я все лежал с открытыми глазами и завидовал ему, зубрящему во сне свою очередную поэму. Потом догадался, подтянул свой матрасик к самой его кровати и скоро уснул. Во сне я стоял у доски и рассказывал какую-то сложнющую теорему. А учитель по математике — наша самая страшная гроза — стоял и улыбался.
Вдруг на задней парте кто-то тоскливо завыл. Я хотел проснуться и встать, но почувствовал, что меня держат за трусы. Тут мне стало совсем страшно. Дернулся я, ударился обо что-то головой. И вдруг кто-то ка-ак прыгнет на меня сверху, ка-ак закричит диким голосом…
Тут зажегся свет. В дверях стоял Петькин отец. А мы с Петькой барахтались на полу и кричали со страху. Оказалось, что это я во сне скатился под кровать и зацепился там за гвоздь. Оказалось, что Петька, услышав, что под кроватью кто-то возится, с испугу свалился на пол. А выл это соседский щенок, которого ночью выгнали на балкон. Одним словом, все было ясно, понятно и смешно.
На другой день мы дружно посмеялись над этим ночным происшествием. Но смеялись мы только до урока математики. Выйдя к доске, я вдруг совершенно ясно вспомнил свой сон и начал исписывать доску тригонометрическими знаками.
— Это же из программы девятого класса! — удивился учитель.
Он взял меня за руку и повел в учительскую.
После этого моего триумфа вся школа потеряла покой. На переменах только и разговоров было, что о «вундеркиндах» из 5-го «В». С других этажей приходили смотреть на нас. Как на артистов.